Материалы отфильтрованы по дате: января 2018

Многие связывают космизм исключительно с живописным направлением, с творчеством художникоа-космистов, в то время как это, часть глобальной мировой культуры, которая берет свое начало с древнейших времен. В космизме мы находим проявление взаимовлияния космоса и человека, выявление законов руководящих вселенной, ее взаимосвязь с земным человечеством. В статье большое место отводится рассмотрению законов, управляющих бытием космоса и жизнью человека, особое внимание уделяется анализу мифологических космогонических представлений древнейших цивилизаций. В этом материале читатель увидит параллели между описанием состояния изначального хаоса в  Ведах и станцами Дзиан, познакомится с  идеями космизма в различных мифологических системах, ощутит идеи всеединства, соединяющие небесное, земное и человеческое.

 

Лыткин Владимир Владимирович

д.ф.н., профессор. зав. кафедрой религиоведения,

социально-культурной антропологии и туризма

 Калужсого государственного университета им.К.Э.Циолковского.

Леонова Ольга Владимировна

ст. преподаватель, аспирант Калужсого

государственного университета им.К.Э.Циолковского

 

Русскому космизму принадлежит огромная заслуга и весомое место в истории философских учений и в человеческой культуре вообще в том, что он явился объективным философским обоснованием феномена современной космонавтики. Именно в рамках русского космизма произошло оформление идеи космических путешествий: философское учение и теоретическое знание, претворившиеся позднее в практику космонавтики, в практику межпланетных путешествий.

Но русский космизм не возник на пустом месте [3]. Он явился частью мировой культуры, феноменом культуры всеобщей, глобальной. Мы глубоко убеждены в том, что ни одно явление духовного порядка, ни одно явление духовной культуры (чаще материальной) не возникает изолированно. Оно подчиняется строгим причинно-следственным связям и закономерностям. Часто явление реальности имеет более или менее глубокую развитую культурную и общественную традицию, в лице предшествующих явлений или взглядов, предшествующих мировоззренческих представлений и мировоззренческих систем. Иными словами, ни одна идея, а тем более философская система, не может возникнуть, и не возникает вдруг, внезапно. Ее оформление протекает постепенно, сначала исподволь, от одного факта к другому, объединяя в себе различные теории, традиции, культурные явления, философские идеи. Лишь к определенному моменту духовного и исторического развития при наличии некоего субъективного фактора (конкретного носителя той или иной идеи, человека-создателя теории или учения, подобно Будде, окончательно сформировавшего учение о «четырех благородных началах», что и сделало его «просветленным» и основателем новой религии - Буддизма) данная традиция наконец совершает качественный скачок в своем развитии, становясь более или менее стройной системой взглядов: учением, теорией или философской концепцией.

По нашему глубокому убеждению, именно подобные процессы характеризуют развитие и становление философии русского космизма и космизма вообще, космизма как явления глобальной культуры [9]. Более того, в ходе дальнейшего исследования мы постараемся показать, что русский космизм никогда не был «вещью в себе», то есть, он никогда не носил узкого, замкнутого, национального характера, не был явлением чисто моноэтническим, характерным для духовного развития лишь одной нации, одного народа и не был характерен лишь для одного определенного, небольшого исторического отрезка времени. Нам представляется необходимым показать на наиболее ярких примерах, что космизм вообще и русский космизм в частности был характерен для генезиса глобальной культуры, являясь частью ее духовной жизни в разные эпохи и у различных народов.

Представляется возможным проследить, выявить элементы космизированных взглядов, начиная с самых ранних, самых древних представлений и верований человечества, до самых современных научных, философских и религиозно-этических представлений. Постараемся проследить, как в различные исторические эпохи у различных народов, обладавших самыми разнообразными верованиями, культурными традициями, живших в самых различных географических условиях и регионах, возникали и развивались космизированные представления. Более того, постараемся проследить, как эти взгляды эволюционировали, превращаясь в религиозные догматы, в научные теории, как наконец все это воплотилось в практику космонавтики во второй половине ХХ века.

Термин «русский космизм» представляется нам слишком ограниченным, суженным национально-этническими и историко-культурными рамками. «Русский космизм» - лишь одна из вершин мощного культурно-исторического явления, культурного потока, несущегося сквозь века и исторические эпохи. Поэтому, говоря о «русском космизме», будем помнить, что под этим термином подразумевается явление мировоззренческого порядка, характерное для некоторой части российской интеллигенции рубежа Х1Х-ХХ веков. Говоря же о космизме вообще, мы будем иметь в виду широкое мировоззренческое и духовное движение, проходившее в русле развития глобальной, всемирной культуры. Это движение в той или иной степени объединяло человека и космос. Оно было частью тех или иных мировоззренческих, религиозных, научных и философских систем взглядов и представлений народов разных стран, разных исторических эпох и различных культур [8, 13-14]. Ставя вопрос о сущности космизма, его дефиниции, предмете его исследования, сфере распространения в современной культуре и научном знании, прежде всего отметим, что в нашем понимании "космизм" - это достаточно широкое направление в духовной и материальной деятельности человеческой цивилизации, связанное с изучением и преобразованием природы специфическими средствами. Именно выявление законов, распоряжающихся бытием космоса и жизнью человека, выявление влияния космоса на человека и человека на космос и составляет предмет, изучением которого занимается космизм.

Таким образом, если мы скажем, что "русский космизм" изучает историю и философию возникновения, эволюции, будущего вселенной и человека в их генетическом единстве, взаимообусловленности и взаимовлиянии, то мы едва ли окажемся очень далеко от истины, хотя, безусловно, нельзя охватить этим определением всей диалектической сложности и глубины этого непростого и чрезвычайно широкого и разнообразного мировоззренческого течения.

В самом деле, мы можем найти проявления космизма в самых разнообразных сферах духовной и материальной культуры человечества. Его явные и завуалированные следы можно найти в религиозных и философских системах, в народном эпосе и литературе. Творчество многих представителей искусства буквально пронизано идеями космизма. Это перечисление можно было бы продолжить, и углубляя его в даль веков, и расширяя на разные народы, все новые и новые страны и культуры.

Следовательно, "космизм", по нашему мнению, это такое понимание человеком себя и своего места в мире, когда роль человечества вообще и отдельного человека в частности рассматривается в зависимости от закономерностей развития космоса, вселенной в целом. Иными словами, космизм - это понимание того, что судьбы человечества и человека неразрывно связаны с судьбами земли, являющейся, в свою очередь, лишь частью вселенной [8, 13-15]-

Уточняя понятие космизма, можно определить, что космизм - это такое понимание человеком своего места в мире, когда роль человечества вообще и каждого человека в отдельности рассматриваются в зависимости от процессов их совместного развития со вселенной. Это обоснование того, что судьбы человечества и человека неразрывно связаны с судьбами Земли и космоса. Космизм обосновывает закономерную неизбежность проникновения человечества во вселенную, что является закономерным этапом в развитии человечества, вообще разума во вселенной [9]-

Обратимся к заре человеческой цивилизации, в далекое время, когда в зачаточной, зародышевой форме начинает формироваться философия и религия, наука и этика, когда мировосприятие древнего человека лишь начинает становиться мифологическим мировоззрением. Проследим наиболее яркие из древних культур. Середина 1-го тысячелетия до нашей эры - это тот рубеж в духовной истории развития человечества, когда в начальных центрах древних цивилизаций, в Китае, Индии, на Ближнем и Среднем Востоке, практически одновременно возникают крупнейшие философские и религиозно-философские концепции. Речь идет о зарождении античных философских систем на территории Древней Греции (прежде всего Милетская школа во главе с Фалесом и школа Пифагора), появление Буддизма, Зороастризма и Даосизма. Рождение этих систем было длительным процессом перехода от мифологического мировоззрения к взглядам религиозным, этическим и научно-философским, в большей степени основанным на разуме, а не на традиции, не на интуиции. Именно в это время в различных культурах, в различных местах нашей планеты, практически одновременно (по историческим понятиям) возникают религиозно-философские и философские системы, оказавшие огромное влияние на дальнейшее развитие мировоззрения, культуры и нравственности человечества, на становление научного знания, наконец.

Конечно же, уже сейчас мы можем указать на целый ряд предпосылок экономического, социально-политического и духовного плана, которые способствовали этому процессу, подготавливали качественный, революционный процесс в ходе развития человеческой культуры. Среди них и начавшийся переход от бронзы к железу, и становление товарно-денежных отношений, ослабление родо-племенных социальных структур и укрепление национальных государств. В духовной среде можно говорить о возникновении определенной духовной оппозиции по отношению к традиционной мифологии, усложнение религиозных взглядов и накапливание все большего и большего количества позитивных знаний об окружающем мире. Вот тот набор некоторых факторов, из которых складывалась атмосфера, благоприятствовавшая зарождению новых религиозно-философских систем (Буддизм) и возникновению первых философских школ (Фалес, Пифагор).

Но это был уже следующий, более высокий этап в развитии человеческой мысли и человеческого духа. Предшествующий же этап, самый ранний, самый первый, был этапом мифологического осмысления действительности. Именно мифологические подходы являются самыми первыми среди попыток человечества объяснить окружающий мир, природу, познать бытие. Именно в мифе в свернутом состоянии, в состоянии зародыша, некоторой «возможности», «потенции» находятся все дальнейшие пути развития человеческого познания окружающего мира: и религия, и философия, и наука. Именно миф впервые во всякой культуре пытается объяснить, познать устройство мира, его генезис, эволюцию, место в нем человека. Поэтому представляется закономерным, логически оправданным начинать искать зарождение идей космизма именно в мифе, в древнейших мифологических системах различных культур.

Попробуем кратко и выборочно, на наиболее ярких примерах, проиллюстрировать присутствие идей космизма в различных мифологических системах. При этом особое внимание будем уделять идее всеединства (единство небесного, земного и человеческого) в этих мифологических системах и идее достижимости, близости небесного пространства, космоса. Среди наиболее ярких и типичных центров человеческой культуры, а, значит, и мифологических систем, выделим Ближний Восток, Индию и Китай.

Остановимся в нашем анализе на древнейшей мифологической системе взглядов. Шумеро-аккадская мифология и шумеро-аккадская культура по праву считаются одними из древнейших на земле. Это была культура народов, населявших в древности долины течения рек Тигр и Евфрат. История формирования и развития мифологических представлений этой культуры может быть прослежена на материалах изобразительного искусства приблизительно с середины 6 тысячелетия до нашей эры, по письменным источникам в ходе археологических экспедиций клинописным глиняным табличкам, с начала 3 тысячелетия до нашей эры.

Ко времени образования первых шумерийских городов-государств, по всей видимости, относится и формирование представлений об антропоморфных божествах. Это является косвенным свидетельством и подтверждением того, что степень развития государственных отношений находилась в данном обществе на достаточно высоком уровне. Божества – покровители общины являлись здесь, в первую очередь, олицетворением творящих и производящих сил природы [7, 132-133]. Пантеистическая персонификация мифологических божеств, соотношение их с таинственными, непонятными и поэтому мистическими силами природы – характерная черта мифологического сознания. Лишь позднее, на этапе возникновения политеистических религий, боги начинают приобретать свое трансцендентное значение. Пока же боги – часть природы, энергетическая «волящая» ее часть. Но мифологические боги отнюдь не абсолютны, они рождаются и умирают, проявляют многие из человеческих чувств, желаний и страстей.

В древнейших обществах, по всей видимости, каждая первоначальная родовая группа, состоящая из достаточно ограниченного числа членов, а именно, кровных родственников, имела свое собственное божество. Как правило, это был некий тотем. Тотемом мог становиться какой-либо объект живой природы (животное, птица, рыба, растение, и т. д.), считавшийся прародителем и покровителем родовой группы. При этом каждый член этой группы ощущал свою сакральную связь, мистическую близость с этим божеством. Но так как тотем являлся частью природы, то для человека мифологического характерно свойственно было ощущать себя частью природы, ощущать свою связь с природой вообще, включать себя в систему природы как ее логическое звено, чувствовать себя частью этой системы. Человек мифологический воспринимает на этом основании бытие (и свое включение в него) как некую всеединую систему. Боги здесь (сначала тотемические божества, позднее боги родо-племенные, антропоморфные) создают окружающий мир, влияют на процессы, происходящие в нем. Но человек как часть этого мира полагал себя способным, в свою очередь, оказывать воздействие на этот мир, вступая в мистические контакты со своим божеством. Следовательно, человек мифологический, ощущая себя частью системы мироздания, ощущал себя не только в подчиненном положении по отношению к высшим силам, к богам, но в достаточной степени способным влиять на события, происходящие в окружающем мире.

В Шумеро-аккадской культуре самые ранние, собственно мифологические литературные тексты-гимны богам, изложение некоторых мифов, восходят к периоду Фары (XXVI-XXVII века до нашей эры) и происходят, собственно, из раскопок Фары и Абу-Салабиха. Основная же масса текстов именно мифологического содержания относится к несколько более позднему периоду, к концу 3 - началу 2 тысячелетия до н. э., т. е. к так называемому «старовавилонскому» периоду [10]. Именно к этому моменту можно относить регистрацию в Междуречье (Месопотомии) собственной, достаточно стройной мифологической системы. Впрочем, политическая структура шумерийского общества носила полисную систему. При этом, в каждом городе-государстве сохранялись собственные божества и герои, собственные циклы мифов, своя жреческая традиция. Можно с уверенностью говорить о том, что до конца 3 тысячелетия до нашей эры у шумерийцев не было единого систематизированного божественного пантеона. В то же время данную культуру объединяло наличие некоторых общешумерийских богов. К ним относятся Энлиль - владыка воздуха, царь богов и людей, Энки - владыка подземных пресных вод и морей, впоследствии, божество мудрости, Ан– бог неба, Инанна – богиня войны и плотской любви, и некоторые другие [7, 139-144].

Интересным является и тот факт, что общешумерийским в скором времени становится цикл мифов и сказаний о приключениях Гильгамеша, культурного героя, богоборца, по представлениям шумерийцев сделавшего очень много для людей добра и пытавшегося достичь бессмертия, став, богоравным [11, 279-280]. Для нас в данном случае наибольший интерес, вне всякого сомнения, должен представлять анализ космологической мифологии шумерийцев (и космологической составляющей любой мифологической системы вообще). Ведь именно здесь мы можем найти повествование о представлении того или иного этноса о том, как и из чего возник мир, космос, наша планета, вообще о порядке небесного устройства, о том, как появился человек, как взаимодействует, взаимосоотносятся человек и небо, человек и боги, человек и земля. Именно в этой части мифа мы можем найти следы космизма в виде существования идеи всеединства и идеи достижимости небесного пространства.

Собственно космологические шумерийские мифы неизвестны. То есть, мы не можем найти мифа или цикла мифов, где непосредственно рассказывалось бы о становлении и эволюции космоса, рассказа о том, как появился человек. В то же время, в некоторых мифах, в качестве составляющей, мы находим яркий рассказ об интересующих нас предметах. Так, в тексте «Гильгамеш, Энкиду и подземный мир», говорится о том, что некоторые события происходили в то время, когда небеса отделились от земли, когда Ан забрал себе небо, а Энлиль землю. А в «Мифе о мотыге и топоре» говорится, о том, что землю от небес отделил Энлиль (т. е. было время, когда земля и небо находились в слитом, едином состоянии, - может быть здесь мы находим намек на древнейшее и всеобщее представление различных культур и различных мифологических систем о первоначальном «хаосе» и становлении «космоса», порядка, выделении «космоса» из первоначального «беспорядка») [1, 649]. Аналогичную идею мы можем найти и в шумерийском мифе о Лахар и Ашнан, богинях скота и зерна, где открывается слитое состояние земли и небес. Все это говорит нам о том, что в мифологических представлениях древних шумерийцев явно прослеживалась идея единства земного и небесного, единых корней их происхождения, их генетического родства, а, следовательно, и единства [7, 133-136].

О сотворении людей в шумерийской мифологии до нас дошло несколько мифов. Но полностью самостоятельным можно считать лишь один из них, а именно, миф об Энки и Нинмах, согласно которому, Энка и Нинмах вылепили людей из глины подземного мирового океана. При этом цель создания людей оказалась весьма оригинальной. Дело в том, что боги могли питаться только жертвоприношениями. Но самостоятельно боги делать ничего не могли. Поэтому первоначальной целью создания людей была идея работы на богов, и, прежде всего, кормления голодных богов жертвоприношениями [11, 220-224]. Самым замечательным для нас здесь является идея создания людей из глины, т. е. из вещества земли. Это так же ярко свидетельствует об идее всеединства в мифологии шумерийцев. Выходит, что не только земля и небо имеют единое происхождение, но и человек тоже. Ведь человек изготавливается из земного вещества, имеющего, в свою очередь, единое происхождение с небесным. Следовательно, земля, небо и человек генетически, субстанциально едины. Значит можно говорить об их единых корнях, о единстве всей системы: небо - земля - человек. Более того, так как все эти части и есть «космос», то можно утвердительно говорить о космическом всеединстве, о всеединстве космоса вообще.

Необходимо отметить, что идея сотворения человека богами (или богом) из земли (глины, камня, леса или любого иного земного вещества) вообще характерна для человеческой культуры. На это указывал еще Дж. Дж. Фрэзер, когда писал: «Подобные грубые представления о происхождении человеческого рода у античных греков, евреев, вавилонян, египтян, без сомнения, перешли к этим цивилизованным народам древнего мира от их диких или варварских предков. С другой стороны, такого же рода легенды были также собраны уже в наше время среди племен, стоящих на очень низких ступенях развития» [16, 17]. И далее Дж.Фрэзер отмечает, что подобные взгляды характерны для аборигенных австралийцев из окрестностей Мельбурна, маори Новой Зеландии рассказывают о боге Тики, который лепит людей из глины и своей крови. Подобные мифы характерны для таитян и для представителей Полинезийской культуры вообще. Аналогичные мифы мы находим у индейцев племени корку в Центральной Индии, у русских черемисов (мари), у различных африканских племен, у индейцев от Аляски до Парагвая и т.д [16, 17-28]

Под индийской мифологией мы подразумеваем прежде всего древнеиндийскую. В ней, как это принято считать, соединилось несколько культур. Это прежде всего доарийские культуры: дравидская и протоиндийские культуры [12, 31-35]

Эти аборигенные культуры предшествовали арийской или ведической культуре, которая являлась культурой, привнесенной индоевропейцами на территорию современной Индии на рубеже 2-1 тысячелетия до н. э. [12, 37] Арии (индоевропейцы), ассимилировав, а местами вытеснив предшествующие аборигенные культуры, принести с собою новую, более высокую культуру. Ее принято называть культурой Вед, или ведийской культурой. Связано это с тем, что основное мифологическое богатство ариев, их идеология, мировоззрение, религия сохранились в Ведах – собрании гимнов, молитв, ритуальных текстов, поучений и т. д. Вся ведийская литература создавалась в период приблизительно с 2500 по 500 годы до нашей эры [12, 37]. Ортодоксальные индусы считают, что веды были переданы богами древним мудрецам либо явились откровениями пророков. Несомненно одно, что Веды являются самым ранним литературным произведением ариев. Но значение и почитание Вед в индийской культуре оказалось столь велико, что во все последующее время они оставались высшим источником мудрости для всех слоев индусского общества. Более того, мифологическая составляющая Вед использовалась всеми более или менее крупными религиозно-философскими системами Индии, включая Буддизм и современные религиозные культуры. Молитвы, которые современный нам брахман произносит три раза в день, составляются из тех же самых стихов Вед, которые служили молитвенными стихами три тысячелетия назад [12, 38]-

Необходимо сразу отметить, что мифология Вед в своей космогонической части носит ярко выраженный космизированный характер. Веды подробно описывают устройство космоса, его происхождение, структуру, то, какие Божества и какие сущности населяют его на различных уровнях. Во многом именно поэтому все индийские религиозно-философские системы имеют ярко окрашенную космическую направленность, предельно много внимания уделяя описанию системы космос – земля – человек. Возвращаясь к Ведам заметим, что уже в делении богов на земных, атмосферных и небесных видно явное стремление связать воедино небесное и земное начала.

Чрезвычайно важным и интересным является тот факт, что космологическая модель ведийской мифологии исходит из противопоставления неорганизованного, тесного вселяющего страх хаоса (ашИаз) и организованного, широкого пространства космоса (иги 1ока), между которыми, как гласят Веды, есть путь, т. е. хаос и космос тесно связаны, взаимозависимы [10, 539] Здесь можно проследить, как на стихийном уровне в Ведах формируется идея диалектического единства и связи диаметрально противоположных начал мироздания. При этом начала эти (хаос и космос) оказываются крайне этизированными, выступая как крайние характеристики понятий добра и зла [13, 223-224]

Ядром ведийской мифологии являются космогонические мифы. В них начальное состояние мира описывается как состояние хаоса, полное отсутствия элементов космоса. Это значительно отличает ведийскую мифологию, скажем, от мифологии шумеро-аккадской, где космогоническая составляющая находится, все-таки, в зачаточном, изначальном состоянии [10, 382]. Она скорее обозначается, упоминается, но не разрывается столь полно, как это сделано в Ведах. Столь пристальное внимание к космогонии в Ведах –  свидетельство важности именно этого раздела Вед для ее создателей, а значит, и для всей культуры.

Интересно описание состояния изначального хаоса, сохранившегося в Ведах: «Тогда не было ни сущего ни не –  сущего. Не было ни воздушного пространства, ни неба под ним... Тогда не было ни смерти, ни бессмертия, не было разницы между днем и ночью...Все это неразличимо текуче. Без дуновения дышало Единое и кроме него ничего не было» [4]. В данном отрывке ярко описывается некое «лишенное» состояние бытия в период его хаотического состояния. Нет ничего вообще, никаких явлений, свойств или состояний: ни положительного, ни отрицательного характера. Но, в то же время, абсолютизировано и крайне выпукло представлено мистическое первоначало, всеединая основа бытия. Можно сказать, что здесь идея Всеединства не только формируется Ведами, но абсолютизируется, выделяется как единственно существующее во все времена, единственно истинное. Всеединое здесь –  нечто аморфное, не персонифицированное еще, но всесильное. Это центрообразующая монистическая сила, вечная энергия, постоянно присутствующая в бытии.

С некоего момента, по мнению Вед, начинается само творение космоса, установление порядка. В этом основное место отводится стихиям. Начало творения дали воды, из них родилась Вселенная, из вод же, путем сгущения их, возникла Земля. В более поздней традиции Яджурвед формируется идея Бога-творца демиурга, Праджанати, который рождается из золотого яйца, появившегося на свет, в свою очередь, опять же, из первобытных вод [18, 535]. Но эту традицию, безусловно, можно считать вторичной. Концепция хаоса и Космоса, о которой мы сейчас говорим, представляется изначальной, более древней, и более интересной в данной ситуации [11, 329].

Концепция хаоса ведийской мифологии определяет собою как бы предысторию бытия, первый круг творения. Своеобразным «вторым», более близким, а значит, более распространенным мифом сотворения мира в Ведах является рассказ о борьбе бога Индры со своими противниками, чудовищными демонами Вритрой и Валой [17, 42]. Но влияние «первого» круга творения прослеживается и здесь. Ведь Индра является носителем сил добра и света, т. е. порядка и космоса, его противники –  выразители зла и тьмы, т. е. хаоса [5, 27]. Индра побеждает своих противников. В конечном итоге это приводит к освобождению частей космоса [10]. Индра расчленяет чудовищ, воссоздавая этим космический порядок в улучшенном виде [6]. Но не случайно Веды указывают на то, что между хаосом и космосом существует «широкая дорога». Хаос так же вечен и неуничтожим, как и космос. Бытие мира, согласно Ведам, –  это постоянная борьба между светом и тьмой, постоянное появление нового и отторжение старого. Это непрекращающаяся битва добра и зла, космоса и хаоса. При этом ни одна из сторон никогда не удерживает окончательной, абсолютной победы, но процесс этот длится бесконечно, как бесконечно само бытие.

Не менее интересной является ведийская (но более поздняя) версия сотворения мира при участии в этом первочеловека –  Пуруши (от древнеиндийского Рштоа, «человек») [14]. По представлению Вед, это был первочеловек, из которого возникли все элементы космоса [13, 224]. Пуруша, это вечное, сознающее, но неподвижное, инертное первоначало бытия. Благодаря ему возникает мир множественностей, мир вещей [4]. Для Пуруши были характерны многосоставность: у него было тысяча глаз, тысяча ног, тысяча рук и т. д., его размеры гигантски, он присутствует повсюду, обладает властью над бессмертием, он –  родитель всех родителей. В конечном итоге, боги приносят его в жертву, расчленяя на части, из которых возникают все элементы космической организации, вся структура космоса, как материальная, так и социальная [6, 56].

«Когда разделили Пурушу, ... брахманом стали его уста, руки –  кшатрией, бедра его вайшьей, из ног возник шудра. Луна родилась из мысли, из глаз возникло солнце, из головы возникло небо» [4].

Таким образом, Пуруша становится еще одним ярким монистическим образом древнеиндийской мифологии, образом, выражающим идею всеединства, идею происхождения всего из некоего единого первоначала. Замечательно здесь то, что Веды формируют идею происхождения из Пуруши не только материальных объектов космоса, но и социальных явлений, в частности, общественной кастовой организации индусского общества. С одной стороны, это узаконивало кастовую организацию, с другой стороны, приводило социум и природу к единому первоначалу, подчеркивая единство космоса и общества, человека.

Ведийская мифология явилась источником возникновения религиозно-философских концепций, появившихся позднее на территории Индии. Веды явились неистощимым источником развития религии, науки, литературы и искусства. Результатом явилось то, что вся культура Индии, мировоззрение индусов, представителей разных социальных групп и культур оказалось пронизанным идеей космического всеединства, идеей общности человека, общества, природы и мироздания. Ведийская мифология теснейшим образом связывала человека с космосом и космос с человеком, являясь ярчайшим из древнейших проявлений идей космизма в мифологической культуре.

Идея всеединства характерна для мифологического сознания вообще. При этом человек, боги, демоны представляются частями единой системы, единого великого космоса, части которого находятся во взаимодействии друг с другом, в непосредственном взаимовлиянии, взаимообусловленности. Мифы человечества глубоко космизированны, они в потенциале содержат в себе идею достижимости небес для человека, являясь мощным фундаментом для возникновения идей космизма в значительно более позднюю эпоху.

Список литературы

  1. Афанасьев В.К. Шумеро – аккадская мифология. Мифы народов мира. T.II. – М.: Советская энциклопедия, 1982. –  с.647-653.

Afanasyev V.K. Sumerian –  Akkadian mythology. Myths of the peoples of the world. T.II. –  M .: Soviet encyclopedia, 1982 –  s.647-653.

  1. Гаврюшин Н.К. Историко-философские взгляды К.Э. Циолковского. // Труды IX Чтений К.Э. Циолковского. / Секция: «К.Э. Циолковский и философские проблемы освоения космоса». – М.: ИИЕиТ АН СССР, 1975. – с.48-60.

Gavriushin N.K. Historical and philosophical views K.E. Tsiolkovsky. // Proceedings of the IX Readings K.E Tsiolkovsky. / Section: "KE Tsiolkovsky and philosophical problems of space exploration. " –  M .: IIEiT USSR Academy of Sciences, 1975. –  s.48-60.

  1. Гулыга А. В. Космическая ответственность человечества. А. В. Гулыга. Русский космизм и современность : сборник статей / отв. ред. Л. В.Фесенкова. – Москва : Ин-т философии АН СССР, 1990. – с. 62-69.

Guliga A.V. Space responsibility humanity. A.V. Guliga. Russian Space Art and Modernity: a collection of articles / hole. Ed. L.V.Fesenkova. –  Moscow: Institute of Philosophy Academy of Sciences of the USSR, 1990. -p. 62-69.

  1. Елизаренкова Т.Я. Ригведа. Серия «Литературные памятники». Т. III. Мандалы IX-X. – М.: Наука,1999. – 560 с.

Elizarenkova T.Y. Rigveda. "Literary Monuments" series. T. III. Mandala IX-X. –  M .: Nauka, 1999. –  560 p.

  1. Желябовская Л.В. Религии мира. Религии Индии. – М.: ООО «ТД «Издательство Мир книги», 2006. – 192 с.

Zhelyabovsky L.V. Religions of the World. Religions of India. –  M .: "TD" Publishing World SOI-gi ", 2006. -

192 p.

  1. Каниткар В.П. (Хемант), Коул У. Оуэн. Индуизм / Пер. с англ. Е. Богдановой. – М.: ФАИР-ПРЕСС, 2001. – 320 с.

Kanitkar V.P. (Hemant), W. Owen Cole. Hinduism / Trans. from English. E. Bogdanova. –  M.: FAIR PRESS, 2001. –  320 p.

  1. Крамер С. Шумеры. Первая цивилизация на земле. – М.: ЗАО Центрполиграф, 2010. – 380 с.

Kramer S. Sumerians. The first civilization on earth. –  M.: ZAO Tsentrpoligraf, 2010. –  380 p.

  1. Лыткин В.В. Космические альтернативы человечества. Социально-философские, антропологические и религиозные проблемы русского космизма. Монография. – СПб.: ООО «Книжный дом», 2012. – 208 с.

Lytkin V.V. Space alternative to mankind. Socio-philosophical, anthropo-logical and religious problems of Russian cosmism. Monograph. –  St. Petersburg .: LLC "Book House", 2012. –  208 p.

  1. Лыткин В.В. Понятие космизма и проблемы его классификации. Научные Ведомости Белгородского государственного университета. Философия, Социология, Право. – Белгород: НИУ «БелГУ». №8 (127), Выпуск 20, 2012. – с.265 –  273.

Lytkin V.V. Cosmism concept and problems of its classification. Scientific Bulletin of Bel-City State University. Philosophy, Sociology, Law. –  Belgorod: NRU "Bel-State." №8 (127), Issue 20, 2012 –  s.265 –  273.

  1. Мифы и легенды народов мира. Древняя Индия: Сборник. – М.: Литература; Мир книги, 2004. – 432 с.

Myths and legends of the peoples of the world. Ancient India: A Collection. –  M .: Literature; World Book,

  1. – 432 p.
  2. Рак И.В. Месопотамия. Мифы и легенды народов мира. – М.: Литература, Мир книги, 2004. – 432 с.

Rak I.V. Mesopotamia. Myths and legends of the peoples of the world. –  M .: Literature, World Book, 2004. –  432 p.

  1. Синха Н.К., Банерджи А.Ч. История Индии. – М.: Издательство Иностранной литературы, 1954. – 440 с..

Sinha N.K., Banerjee A.C. History of India. –  M .: Publishing House of Foreign Literature, 1954 –  440 .

  1. Топоров В.Н. Ведийская мифология. Мифы народов мира. Т.Р – М.: Советская энциклопедия, 1980. – с.220 –  226.

Toporov V.N. Vedic mythology. Myths of the peoples of the world. T.I. –  M .: Soviet Encyclopedia, 1980. -p.220 –  226.

  1. Топоров В.Н. Пуруша. Мифы народов мира. Т.Н. – М.: Советская энциклопедия, 1982. – с.351.

Toporov V.N. Purusha. Myths of the peoples of the world. T.II. –  M .: Soviet encyclopedia, 1982 –  s.351.

  1. Уилер Мортимер. Древний индостан. Раннеиндийская цивилизация / Пер. с англ. С.К. Меркулова. – М.: ЗАО Центрполиграф, 2005. – 206 с.

Mortimer Wheeler. Ancient Indian subcontinent. Ranneindiyskaya civilization / Ed. from English. SK Merku-lov. –  M .: ZAO Tsentrpoligraf, 2005. –  206 c.

  1. Фрэзер Д.Д. Фольклор в Ветхом завете. – М.: Политиздат, 1986. – 511 с.

Fraser D.D. Folklore in the Old Testament. –  M .: Politizdat, 1986. –  511 p.

  1. Чайлд Гордон. Арийца. Основатели европейской цивилизации / Пер. с англ. И.А. Емеца. – М.: ЗАО Центрполиграф, 2009. – 269 с.

Gordon Childe. Aryan. The founders of the European civilization / Ed. from English. IA Yemets. –  M .: ZAO Tsentrpoligraf, 2009. –  269 p.

  1. Эрмин В.Г. Индуистская мифология. Мифы народов мира. Т.Р – М.: Советская энциклопедия, 1980. – с.535-543.

Ermine V.G. Hindu mythology. Myths of the peoples of the world. T.I. –  M .: Soviet encyclopedia, 1980 -s.535-543.

Опубликовано в Публикации за 2017-2022 гг.
Пятница, 26 января 2018 09:47

О ТЕРПИМОСТИ

Наш мир предельно дифференцирован. Это качество реальности, в которой мы живем. Именно оно обуславливает причину проблем с объединением, с поиском консолидирующего начала. Даже в среде единомышленников далеко не сразу возникает созвучие. Но мир меняется. Стремление к целостности, к единству становится все сильней. И с каждым шагом мы все больше понимаем, что с развитием человека ему требуется все меньше точек соприкосновения, чтобы найти общий язык со своим коллегой. Предельная разобщенность – это «системная особенность» нашего мира, и требуется большое искусство и настойчивость, чтобы преодолеть этот «недостаток». К одному из способов решения этой проблемы можно отнести  такое качество, как терпимость. Именно этой теме посвящена подборка цитат, приводящаяся ниже.

 

 Двое, сидящие за одним столом против друг друга, не могут быть противниками, если принадлежат одному Учителю. Вмещение или терпимость — одно и то же. Лишь предательство не может быть терпимо. (Агни Йога. 311)

  Через три столетия после ухода Благословенного Учение уже наполнилось религиозными спорами. Не прошло века, как христианство проявило крайнюю нетерпимость. Последнее возглашение Магомета началось с фанатизма. Религиозные споры уничтожили смысл Учения, потому теперь зовем к особой терпимости, отклоняя споры.

Спросят — как защищать Учение, не отвечая на нападки? Лучшей защитой будет развитие действия в сторону невраждебную. Можно разбить враждебные утверждения созиданием новых оплотов. Знаете, как Мы не избегаем врагов, но нельзя на них тратить силы. (Агни Йога. 469)

  Бессердечие есть не что иное, нежели акультурное состояние сердца. Малодушие — ограниченность мышления. Нетерпимость принадлежит к той же семье мерзостей, умаляющих священный сосуд сердца. (Сердце. 9)

 Нетерпимость есть признак низости духа. В нетерпимости заключаются задатки самых дурных действий. Нет места явлению роста духа, где гнездится нетерпимость. Сердце неограниченно; значит, какое же скудное сердце должно быть, чтобы лишить себя Беспредельности! Нужно искоренять каждый признак, который может вести к идолу нетерпимости. ( Сердце. 117)

  «Терпение есть дар неба», — так говорили древние. Почему терпение должно быть от неба, когда, казалось бы, оно должно принадлежать исключительно сердцу? Но как же напряжем терпение, если не будем знать Высшего Мира? Лишь когда от сердца утвердится к Высшему Миру нить серебряная, лишь тогда сойдет понимание терпения. У Нас чтут это качество, около него и терпимость, и вмещение, иначе говоря, открытие Врат. Если нам нечто не близко, но если оно открывает сердце соседа, то неужели мы не претерпим, лишь бы зажечь чье-то сердце? Неужели предпочтем насладиться, но ожесточить сердце близкого? При этом разве не будет прекрасным испытанием зорко наблюсти, что именно открывает сердца ко Благу? В разнородности достижений нельзя не признать общую гармонию сфер. Пусть она выражается хотя бы в одном звуке, но каждая подлинная нота звучит консонансом космическим и должна быть принята бережно. Потому люди так возмущаются в сердце, если эта нота отринута. Испытание терпением есть одно из высоких испытаний. (Сердце. 212)

 

Примем любовь как двигателя расширения сознания. Сердце не будет пламенеть без любви, не будет нерушимо и не будет самоотверженно. Так принесем признательность каждому вместилищу любви, она лежит на границе Нового Мира, там, где упразднены ненависть и нетерпимость.( Сердце. 243)

 Передают, что к Чингиз-хану прибыли послы от Старца Горы. В ларце лежала золотая чаша и многие разноцветные покрывала. Надпись гласила: «Пей из одной чаши, но покрывайся платами всех народов». Так были явлены Иерархия и терпимость, как и подобает Вождю. То же пусть будет утверждено при расширении Учения Света. Обратим внимание на ритм даваемых Учений. Можно видеть, как познавательное чередуется с утвердительным; так пришло время, когда собирательное даст поучение Основ Жизни. Уже скоро можно будет передать в руки ученых пути космические, но тем более нужно утвердить горение ко Благу. Особенно сейчас необходимо согласиться, как жить, как направляться в будущее. Когда все положение человечества претерпевает неслыханную опасность, тогда нужно ткать пряжу вне ожидаемых направлений. (Сердце. 295)

 Терпимость и терпение — тоже путь Бодхисатвы. Не на облаках этот путь, но на Земле; чад велик — и тоже нужен путь Бодхисатвы. (Сердце. 568)

 … терпимость, истинно, удел огненного сознания. (Мир Огненный III. 14)

 Своим снисхождением высший Дух спускается в сферу сознания ученика и своим снисхождением и терпимостью подымает ученика. Но не так нужно принять указание о терпимости общиннику. Терпимость для ученика, который являет нетерпимость к окружающему, не может называться снисхождением. Когда ему указывается на развитие этого чудесного качества, значит, он, прежде всего, должен изъять осуждение. Указание на терпимость не значит всегда начальствовать над общинником-собратом; не значит, что дух на таком уровне, что может осудить окружающих. Указание о терпимости прежде всего должно пробуждать в ученике понимание, что дух должен освободиться от самости, ибо самость порождает самые страшные уродства. Так, только дух ученика, освободившегося от самости, может являть снисхождение. На пути к Огненному Миру нужно понимать истинное значение терпимости. (Мир Огненный III. 54)

 

Терпимость есть одно из условий наблюдательности. Истинная наблюдательность есть основа познания. Человек нетерпимый не может составить справедливого представления о вещах. Он лишает себя наблюдательности и теряет прозорливость. Какое же познавание может родиться из самости, отвергающей действительность? Много примеров, когда великие Истины подвергались искажению вследствие нетерпимости. Можно сказать, что нетерпимость есть невежество, но такое определение будет слишком мягко. Нетерпимость есть зло. Не может быть доброй нетерпимости. Она непременно содержит в себе ложь, ибо скрывает правду. Только весьма неумные могут легкомысленно не считать нетерпимость чем-то недостойным. (Братство. 409)

 Появляются захватчики истины и уверяют, что только через них истина может быть явлена. Но пора напомнить, что широк путь истины. Главным противоборником будет нетерпимость. Неужели такие самозванцы полагают, что их здание прочно? Чем больше терпимости и благожелательства, тем основание крепче. Каждый шаг истины направлен к Общему Благу, оно и будет мерилом. (Надземное. 509)

 Урусвати знает, что вдохновение, восторг, как и людьми называемый энтузиазм, должно поддерживать сознательно; но также терпение, и вмещение, и вся великая терпимость создаются сознательно. Ошибочно предполагать, что дары совершенствования придут извне; очаг пламенный живет в глубине сознания. Человек должен усмотреть его, должен любовно оберечь его и может призвать эти силы, тогда и внешняя помощь может быть приложена. (Надземное. 704)

 

Урусвати знает, что нетерпимость есть сестра невежества. Широкая терпимость порождает допущение, из него происходит дерзание. Самая ярая устремленность требует, кроме чувствознания, и разумного допущения. Невозможно принять Надземный Мир без обоих оснований. Чувствознание может шептать сердцу, но и мозг должен принять возможность Надземного Мира. (Надземное 714).

 Урусвати знает, что терпение есть родитель терпимости. Нетерпимость есть исчадие невежества. Ничто не пресекает так достижений, как нетерпимость. Нужно с малых лет приучаться к терпимости. Около нее живет сострадание. Она утверждает лучший путь. Не следует отвергать спорщиков, если в словах их заключается доля правды. Пусть такая малая частица будет мостом соединения. Но нужно терпение, чтобы усмотреть такую долю правды.

При посещении Тонкого Мира можете видеть, что именно терпимость позволяет найти лучшие вибрации. Сознание должно подсказать, где истинные соумышленники. Они могут быть весьма различны по виду и по способу выражения, но вибрации их будут схожи. Только истинная терпимость даст и дружелюбие с ними.

Пусть Учение Надземного Мира подскажет все качества, необходимые для достижения. Не только нравственная основа, но и польза взаимная нужна при мышлении о Надземном существовании.

Мыслитель наставлял, чтобы ученики прежде всего обнаружили прекрасную терпимость. (Надземное. 752)

 Урусвати знает ценность природных качеств вмещения и терпимости. О них следует особенно упомянуть, ибо люди в жизни вообще о них не размышляют. Иногда человек сетует на нетерпимость и даже называет ее признаком дикости, но, в то же время, он не желает подумать — как развить терпимость?

Человек не хочет присмотреться, на каких основах могут расти терпимость и вмещение, но оба качества недалеки от сострадания. Они научают пристально всматриваться в сознание ближнего и понять, какие причины породили его заблуждение.

Нужно учить народ и пробуждать его нравственность, но такая задача невозможна без индивидуальной наблюдательности. Каждый заблуждается по-своему, и в основании могут лежать глубокие причины. Невозможно судить о толпе по ее крикам и стонам. Боль у каждого своя и требует особого лечения.

Не должны люди забывать о вмещении и терпимости, ибо такие мосты понадобятся в Надземном Мире..

Мыслитель говорил: «Познайте терпимость, и она научит вас великому терпению». (Надземное. 788)

 Урусвати знает, что есть великое терпение. Полагают, что эта твердыня человеческого преуспеяния основана на знании. Но поверх знания требуется еще особое качество, именуемое терпимостью, потому можно сказать, что терпение есть терпимость. Такое ценное качество должно быть воспитано.

Утверждение терпимости нужно особенно для Надземного Мира, без этого качества человек построит себе жалкое существование. Он оттолкнет всех встречных, ибо в каждом найдет какую-то черту, ему неприятную. Ради такой мелкой черты человек не увидит самых ценных накоплений. Потому следует с самых ранних лет в детях развивать широкую терпимость.

Нужно научить их распознавать наиболее ценное качество человека и ради него не углублять неприятные недостатки, тем более что многие кажущиеся недостатки являются видимыми лишь в настоящее время. Скоро обновится сознание, и человек устыдится своей тупой нетерпимости.

Можно написать полезные книги о вреде нетерпимости. Многие исторические примеры могут быть приведены, как вожди не могли воспринять наиболее полезное нахождение. Пусть историк укажет, как такие тупые вожди делались посмешищем грядущих поколений. Уметь допускать уже есть путь к великому терпению.

Мыслитель советовал ученикам утверждать терпимость как средство расширения сознания. (Надземное. 807)

 Е.И.Рерих – Н.П.Серафининой [1] 17 февраля 1934 г.

Зло всюду одно – нетерпимость и страшная исключительность разлагают все основы.

 Е.И.Рерих – американским сотрудникам. 12 апреля 1934 г.

Итак, родные, несломимость уже Вам близка, и Вы ее проявили не раз, но, как видите, еще раз Указывается на взаимоотношения между сотрудниками как один из признаков верности Иерархии. Но разве может быть верность без одного из признаков? Разве может существовать понятие частичной верности? Потому, родные мои, хотя и очень трудно развить в себе терпимость и великодушие, все же придется достичь и этого, ибо иначе сможем ли называться верными в полном значении этого слова?  В значении, которое оно должно иметь среди истинных учеников.

 Е.И.Рерих – Р.Я.Рудзитису 17 мая 1934 г.
            Широкая терпимость, великодушие и устремление в будущее – завет Н.К.!

 Е.И.Рерих – американским сотрудникам. 5 сентября 1934 г.

Так, терпимость, великодушие и огненное устремление к выполнению Указов остаются дисциплиною дня.

 Е.И.Рерих – В.А.Дукшта-Дукшинской. 8 сентября 1934 г.

Учение Живой Этики ничего не разрушает, никого не свергает, но зовет к очищению сердца и мышления. Но, конечно, невежество, будучи от тьмы, всегда с пеною у рта борется против Света. Ведь первый импульс дикаря – уничтожить или убить все непонятное ему. Нетерпимость есть клеймо невежества. Вмещение есть венец Великого Знания. По этим знакам и определяйте удельный вес Ваших собеседников.

 

 Е.И.Рерих – Ф.Грант, К.Кэмпбелл, З.Г. и М. Лихтманам. 25 января 1937 г.

 … под лежачий камень вода не течет. И если мы ограничимся лишь самими собою, да еще проявим нетерпение и нетерпимость, то, конечно, трудно ожидать успеха. Как Сказано: «Победа суждена, но Мое условие – ЕДИНЕНИЕ».

  Е.И.Рерих – Б.Н. и Н.И. Абрамовым. 28 января 1937 г.

… книга «Братство»: «Можно замечать, что у некоторых людей чрезвычайно развита терпеливость, тогда как другие совершенно лишены этого качества. В чем же причина? Знайте – обладатель терпения укрепил его во многих жизнях. Человек терпеливый есть многоопытный труженик. Лишь в великих трудах человек познает неценность раздражения. Он перед Ликом Великим понимает всю незначительность преходящих явлений. Невозможно без многих испытаний оценить и отличить свойства проявлений жизни. Не следует полагать, что терпение есть беспричинное отличие, напротив, оно принадлежит к качествам, особенно трудно заработанным как в земном, так и в тонком пребывании. Таким образом, терпеливый человек есть многоопытный, но нетерпеливый есть новичок в жизни. Так запомним для пути»[2].

Так, сейчас нам заповеданы терпимость, терпение и поверх всего – великая торжественность, ибо все совершающееся послужит лишь на пользу Новой Стране.

   (М. А. Й.) Знать и не осуждать — нелегко и непросто. Но знать все же нужно, ибо без знания человека ступень Архата недостижима. Горек опыт познания человеческой природы, но без него продвижение невозможно. Познавая других, познаем и себя. А nosce te ipsum — основа всего и завет на все времена. Правильно, видя недостатки в других, прежде всего посмотреть, нет ли их в самом себе. В других легче всего замечается то, что в себе еще не изжито. И легче всего другие подозреваются в том, что сам подозреваемый сделал бы на их месте. Во всяком случае понятнее то, через что человек прошел сам и что испытал на собственном опыте. Неосуждение и терпимость — тоже достоинства, без которых справедливость страдает. Знать, не осуждать и даже хотящих вести — удел тех, кто хочет быть с нами. (Грани Агни Йоги. 1963 г. 393)

 Но как же быть с теми, которые далеки и чужды по ауре? И тут надо явить терпимость, вмещение и понимание и найти хотя бы малое, могущее объединить. Ведь Наша цель — объять весь мир и все человечество. Учитель заповедовал быть мудрыми. Только с темными и отпрысками их не будем искать созвучия. Самый близкий подход — через сердце. (Грани Агни Йоги. 1963 г. 415)

 Но нужны и терпимость к несовершенствам окружающего и вмещение в сознание свое тех, кто еще не может вместить. А главное, поверх всего — дружелюбие. Куполом собственного понимания покрывается человеческое недомыслие. Бесполезны слова там, где нет желания их применить. (Грани Агни Йоги. 1966 г. 500)

  (М. А. Й.) Ошибкою будет пытаться искать надземные совершенства среди воплощенных землян. Даже малому горению можно порадоваться. Где же они, совершенные? Понимая это, можно терпимость являть и сострадание. И не на недостатках людей сосредоточивать свое внимание и мысли, но на достоинствах. А они, в той или иной мере, имеются у многих. Поддержанные качества будут расти. Так дух подошедших укрепится во времени. Корни окрепнут — все растение устоит. Явим терпимость и понимание немощи человеческой природы. (Грани Агни Йоги. 1967 г. 86)

 Учитель все Видит, и все Знает, и все же не Отбрасывает прочь. Учитель Являет великую терпимость. Так же поступайте и вы. Учитель Знает и, зная, не Осуждает. Не осуждайте и вы. Неизменяем Владыка. Это означает, что Его отношение течет поверх того, что происходит в астральной оболочке ученика. (Грани Агни Йоги. 1967 г. 512)

 

[1] В оригинале пометка: «Выдержки из письма».

[2] Братство, 119.

Опубликовано в Публикации за 2017-2022 гг.

Кривцун Олег Александрович  

д. ф. н., профессор, академик Российской академии художеств,

специалист по теории искусства, психологии творчества,

философии культуры.

 

Эта статья не только о том, как происходит адаптация к еще не освоенным языкам  искусства. Статья намного шире. Она рассказывает, как в наш мир входит все новое, как перенастраивается и расширяется сознание, как меняется отношение человека к искусству и миру в целом. За исследованием, казалось бы, частного вопроса можно почувствовать, как меняется жизнь и сам человек, как происходит его взаимодействие с творческим процессом, который требует встречного внутреннего движения. Через, казалось бы, конкретную проблему мы ощущаем, как будет меняться сознание, какие подходы будут приходить на место сложившимся. Автор уловил нечто общее в самом процессе формирования нового, что ценно не только для поклонников искусства, но и для любого мыслящего человека.    

 

В каждом обществе функционируют социально адаптированные и неадаптированные формы художественного творчества; последние выступают как «чужое», не принимаемое коллективом. Между освоенным и неадаптированным возникает напряжение. Такого рода «зазор» между полнотой художественной жизни и теми ее формами, которые допускает социум, есть следствие сосуществующих в любом обществе разных социально-психологических и мировоззренческих ориентаций. 

     

Гетерогенность (разнородность, множественность) одновременно сосуществующих процессов художественного творчества — характерная черта любых культур в XX и XXI веках. Наряду с авангардным творчеством, описываемым в терминах модернизма и постмодернизма, в современной России существуют и функционируют традиционные формы, художественное наследие прошлых веков. При этом, как свидетельствуют прикладные социологические исследования, произведения минувших эпох — «высокая» классика, реалистическое искусство, адаптированные формы искусства импрессионизма, экспрессионизма, кубизма, сюрреализма, зачастую интересуют более, чем творческая продукция, создаваемая нашими современниками, а также авторами «актуального искусства».

Так или иначе общество вынуждено вступать в контакт и реагировать на то, что, по мнению его социальных институтов, выступает в качестве художественно непонятного и даже «чуждого» мира. Полагаю, что желание считаться с тем, что в данный момент общество не разделяет, есть признак зрелой цивилизации, обладающей набором способов совершенствования самой себя (выделено мной — О.К.) Новое искусство, как правило, выступает источником беспокойства, нарушающим гармонию существования, разбивающим социальный гомеостаз (установившееся равновесие между элементами социального целого).

Эквиваленты между общественным состоянием и направленностью художественного творчества пытались выявлять издавна. Может ли отрицательная энергия общественных противоречий преобразовываться в художественно-продуктивную энергию? И напротив, способны ли произведения искусства, проникнутые духом нигилизма, приводить к оздоровлению общественной атмосферы? Эти вопросы и сегодня стоят в центре нашего внимания.

Еще в 1930-х годах патриарх американской социологии Льюис Мэмфорд выдвинул такую формулу социально-художественных связей: «Когда общество здорово — художник усиливает его здоровье, когда общество больно — художник усиливает его болезнь». С одной стороны, Мэмфорд фиксирует отношение, когда тот или иной тип социальных связей и условий выступает важнейшим компонентом, определяющим продуктивность или непродуктивность художественной деятельности. Однако, с другой стороны, здесь возникает взгляд на художника только как на транслятора общественного состояния, которое он наблюдает. «За скобками» остаются креативные способности художника, возможность его как творца выходить за границы данного мира, видеть дальше и глубже современников.

С того времени когда искусство рассталось с мифопоэтическим сознанием в качестве своей непосредственной и спонтанной почвы, оно уже не выступает единственным фактором формирования картины мира, держит свои «мифопоэтические приемы» в запасниках, используя их с целью достижения тех или иных красок художественной выразительности. Последние же страстно хотят заполучить в своих целях политики, требуя от искусства таких способов разрешения социальных конфликтов, которые не выходят за пределы функционирования наличных социально-культурных структур. В качестве основного конфликтного узла, формулируемого социологией искусства, выступало, таким образом, противоречие между безграничными, по сути, возможностями искусства и их социально-прагматичным использованием.

Чему нас научило искусство последнего столетия? Обратившись к истории художественных интерпретаций человека, можно заметить, что экзистенциальные мотивы в искусстве не являются более мрачными, чем сама экзистенциальная философия. Разумеется, «действительный внутренний мир» человека — это всегда разлад с самим собой. Множество внутренних противоречий дают о себе знать каждую минуту; жизнь человека снова и снова рассыпается у него в руках, он постоянно носит в себе раскол, перелом, пустоту, зияние, пропасть, конфликт.

И все же почему «мера человеческого» постоянно модифицировалась в истории искусства? Любой крупный художник, по существу, человек внутренне свободный, волевой, самодостаточный. Он не транслирует общепринятые нормы в своем творчестве, не воспроизводит уже адаптированные обществом представления, а вырабатывает свои, интерпретирует современные ему состояния мира в их значении для человека. По этой причине каждый художник — стихийный экзистенциалист. Любое крупное произведение живописи Нового времени раскрывает нам человека как целый микрокосм, вмещает в интерпретацию его существа множество антиномий. От Рембрандта до Курбе, от Веласкеса до Пикассо, от Мане до Джакометти произведения искусства демонстрируют амбивалентность человеческого: у него инстинкты, у него сильные природные страсти, зачастую опровергающие любую рациональность. У него ревность, зависть, мстительность, тщеславие… Одновременно человеку присущи бескорыстие, милосердие, стремление к справедливости, усилие познать истину. Вместе с тем человек авантюрен. Человек азартен. Так какой же должна быть мера человеческого в искусстве?

Мое интегративное наблюдение за художественным процессом побуждает сделать вывод, что в ряде случаев творчество само без оглядки на привычные нормы не раз выступало с манифестацией новой меры человеческого в истории культуры. При этом художественные послания авторов, их смелые образные эквиваленты окружающего мира вступали в заметные трения, нестыковки, зазоры с ожиданиями социума. Как известно, инерция уже освоенного, узнаваемого чрезвычайно сильна в художественном вкусе любых эпох. Предлагая свою интерпретацию мира, обнажая раны и уязвимости человека, погружаясь в глубины его подсознания, искусство систематически «надламывало», казалось бы, абсолютный, бесспорный «масштаб» человеческого и заявляло новую антропную меру. В то же время всякий раз мы бывали свидетелями того, что общество не готово принять новый язык искусства, «легализующий» непривычную визуальность, заставляющий зрительскую оптику перестраиваться. Социум болезненно реагирует на малейший сдвиг в интерпретации адаптированных и привычных норм, как общекультурных, так и художественных, будь то новая трактовка принципа художественной целостности, смелое сопряжение гармонического и дисгармонического, динамические эксперименты с композицией, неожиданные цветовые и световые решения, «расшатывание» необычной иконографией миметических предпосылок образа.

И сегодня художественное творчество есть постоянное преодоление неопределенности хаоса и упорядочивание, структурирование бытия. Структурирование даже там, где в мире и в искусстве налицо незавершенность, открытая форма. Если современный художник не желает спрямлять и «подрессоривать» острые диссонансы современной жизни, он принужден включать все бередящие человека антиномии в свой образный строй. Для пластических искусств такая ситуация, признаем, особенно трудна: ведь художнику все время приходится решать задачу претворения тревожных, разрушительных образов мира и вместе с тем думать о том, чтобы произведение и воспринимающий его человек «не застревали» на интонации обреченности, краха, катастрофы. Человек в этой жизни проигрывает, но проигрывать надо достойно, — пожалуй, именно в таком регистре объединяются многочисленные экзистенциалистские теории. Отсюда и пожелание для художника — стремиться парадоксальным образом соединить в своем творчестве пессимизм знания и оптимизм воли.

Этическая высота созидающего новые формы — в самом по себе усилии художника осуществить творческий жест. Усилии тем более затратном, чем более релятивны свойства окружающего мира. Особого рода трудность в том, что сегодня нет единой отправной точки, которая задавала бы опознавательный критерий: искусство перед нами или же неискусство. Поэтому работа, которую призван выполнить любой зритель, пришедший на выставку современного искусства, состоит в необходимости решить непростую задачу: как следует перенастроить свое зрение, чтобы смыслы и пластические метафоры, заложенные в произведение, входили в тебя?

И здесь чрезвычайно важно нам всем понимать, что классические критерии искусства (мера, гармония, порядок) сегодня не являются некоей раз навсегда данной догмой. Они соседствуют с другими, не менее убедительными признаками художественного качества. Так, фермент художественности способно излучать яркое артистическое начало. Столь же сильным опознавательным признаком художественности выступает и аура произведения искусства, его внутренняя энергетика.

С середины XIX века прекрасное рассматривается уже не как коренное предназначение искусства, а лишь в качестве одной из его возможностей. Место нового опознавательного признака искусства стало занимать понятие выразительного.

Если ранее мерилом художественного качества выступали понятия целостности, гармонии, завершенности, то сегодня теоретики говорят о таких приемах языка искусства, как открытая форма, намеренное моделирование незавершенности, резкое столкновение контрастов, разных стилевых приемов в одном произведении, дисгармоничные созвучия колорита, отсутствие единой центральной оси картины и возникновение взамен так называемого пейзажного видения, пейзажного типа построения пространства и тому подобное.

Иными словами, наша художественная память уже столь насыщена разными стилевыми приемами письма, что это формирует более гибкий художественный вкус, умение прилагать к произведению присущую ему меру. Совмещение в нашем сознании самых разнородных «оптик» приводит к парадоксальному заключению: современный человек нуждается не только в структуре, в точках опоры, но и в бесструктурном, ауратическом, в том, что ускользает, колышется, на глазах меняет свой облик.

Из всего сказанного следует признать, что у искусства есть одна аксиома: все утвердившееся, освоенное не может быть местом искусства. Каждый художник, если он не хочет стать эпигоном или ремесленником, начинает с чистого листа. Сквозь приемы языка современных отечественных художников проступает профиль искаженного жизнью человека, но человека, пытающегося говорить, пытающегося с напряжением произвести человеческий жест в нечеловеческом мире. Наиболее значимые творения искусства последних десятилетий свидетельствуют о том, что художественное качество не коренится в удовольствии от гладких произведений, побуждающих к расслабленности и отдыху, а рождается из чувства дискомфорта, беспокойства, «поэтической хромоты», художественного поиска на совершенно неожиданных основаниях.

Еще и еще раз, обращаясь к современным формам, мы задаем себе вопрос: где искусство, а где профанация? Я исхожу из того, что любое творчество — это не обычная, а экстраординарная способность человека. То есть даже для малого эстетического жеста требуется определенное усилие. Это усилие может быть спонтанным, но не неряшливым. Марина Цветаева по этому поводу не раз говорила: если вы не понимаете моего творчества, я хотела бы, чтобы вы ценили вложенный в него мой труд!

А посему важно бережное отношение к новым творческим опытам, пусть даже поначалу непонятным, вводящим нас в растерянность. Ведь, строго говоря, любое художественное высказывание не может быть истинным или ложным, ибо вне его самого не существует критерия, которым можно было бы измерить данное произведение.

Напряжения и конфликты между новыми языками искусства, зондирующими скрытые спектры человеческого, и той мерой человеческого, которая понятна обществу, очевидно, будет всегда. Очень уж сильна инерция получения удовольствия от узнаваемого, того, что открывается без усилий. Об этом зачастую свидетельствуют даже приоритеты художественной и интеллектуальной элиты. В таких случаях зрительский опыт входит в противоречие с непременным условием обновления художественного языка как способа его адекватного существования в культуре. Постижение незнакомого требует от зрителя известной мобилизации, встречного внутреннего движения, но к этому, увы, готовы не все.

Не претендуя на целостный охват, очерчу ряд тенденций языка современной живописи, интенсивно работающей над поиском новой выразительности:

Это тенденция, которую я обозначил бы как «мягкое распредмечивание» картины, когда узнаваемые образы модифицируются в выразительные силуэты. А силуэты также претерпевают сложную транскрипцию, превращаясь в цветовые пятна, контуры, блики. Возникает как бы промежуточное состояние между художественной миметичностью и экспрессивной абстракцией. Одновременно сильны и обратные приемы: пространство холста столь искусно насыщается переплетением цветовых и пластических знаков, что при внимательном всматривании в, казалось бы, абстрактной картине начинает проявляться изобразительная структура. В обоих случаях перед нами произведения, требующие от зрителя «насмотренности» глаза, богатой ассоциативности, воображения, сотворческого участия в игре и замысловатых переходах формы и «метаформы».

В сегодняшней художественной практике акцентированно заявляет о себе и такой творческий ход, как явление «открытой формы». Наша художественная память ныне столь уплотнена, что в моделировании намеренной незавершенности композиции, в усилении значения отдельной детали или фрагмента картины автор видит способ усиления креативности содержания.

Ощутимая тенденция современной живописи (как и кино, театра, музыки) — это культивирование способов дословного художественного письма, непрорефлектированное воссоздание реальности. Ближе всего к этому сфера мистериального, а также особые способы «бриколажного письма» в живописи, в поэзии. Область дословного — это своеобразный «гул бытия», живущий вне известных языковых конструкций.

Авторитетной остается практика, культивирующая посредством языка искусства парадоксы и алогизмы нашего мышления и культуры. Ее усилия связаны с намерением продемонстрировать огромное количество неопределимых связей, случайных сопряжений, влияющих как на жизнь индивидуальности, так и судьбы социума. Здесь возвышается культ интуиции как прозрения, не опирающегося на доказательство.

И наконец, я отметил бы декоративность живописного письма. В расцвете декоративного начала проявлено желание художника созидать жизнь, а не просто воспроизводить ее. Решительный акцент на фактуре, технике мазка, на самом «веществе живописи» объясняется стремлением насладиться чувственными энергиями искусства, раскрыть витальную силу бытия.

Как и в прежние эпохи, современные языки искусства оказывают влияние на гуманистические основы общества, на его этический климат, но это воздействие весьма опосредованно, неочевидно. Полагаю, что через изобразительное искусство формируются особые градации чувствительности, эмоциональной включенности, способности к «внутреннему диалогу», собеседованию и сопереживанию. Хочется полагать, что эта тонкость опосредованно переносится затем и на поведение человека, на выстраивание отношений с другими людьми.

Если нечто сегодня мы называем искусством, то, как правило, делаем это на разных основаниях. Каждая встреча с незнакомым произведением побуждает нас вновь и вновь настраивать и перенастраивать наше зрение. Если человек к этому способен и стремится, значит, его натура со временем становится более пластична, такой человек умеет быть не категоричным, не агрессивным, способным к диалогу, к толерантности, к принятию иных точек зрения.

ДИ №3\2014

 

Опубликовано в Публикации за 2017-2022 гг.