Среда, 06 октября 2021 03:35

ПЕЧАЛЬ ТВОРЧЕСТВА. СУМЕРКИ И НОЧЬ ДУШИ

Окончание

Глава 5


«…И дан был ей ключ от кладязя бездны».
 Откровение Святого Иоанна Богослова, 9:1

  1. Тоска по творчеству

Трагизм творчества – в сокрушительной силе эмоций, связанных с потерей возможности творить. Реакция на такую потерю отличается силой и продолжительностью переживаний. И когда интенсивность шоковая – потеря грозит смертью или безумием, но всегда тоской потери самого важного в жизни – смысла существования на земле.

Потеря возможности творить нарушает нормальный жизненный цикл и привычное состояние баланса не только с окружающей средой, но и с собой. Потеря творчества является травмирующим событием, которое может быть как внешним ударом, так и внутренним, все более усиливающим напряжение. Потеря способности творить может наступить в результате единичного катастрофического происшествия (например: потеря слуха у музыканта) или стать результатом серии накопившихся неудач (невостребованность картин художника, научных статей ученого, проектов изобретателя...)

Тоска по творчеству загоняет человека в уязвимое психоэмоциональное состояние, вызывает раздражительность, тревогу, усиливает напряжение и беспокойство. У человека часто возникает ощущение, что ему чего-то недостает, но он не может понять чего именно; это нечто смутное, неуловимое, не имеющее определенной предметной формы.

  

К этому постепенно добавляется ощущение неподлинности и пустоты повседневной жизни. Начинает происходить глобальная переоценка жизни. Причем часто новые ценности еще не видны, а лишь разрушаются старые – теряется ценность всего, что человек ценил раньше. Потеряв творческий поток, человек начинает искать исток и назначение жизни. На этой стадии человеку свойственно неверно понимать и неверно истолковывать свое состояние. Не понимая значение этих новых умонастроений, многие считают их отклонением от нормы и, будучи встревоженными возможностью утраты психического равновесия, люди стараются как-то бороться с этими проявлениями потери творчества. Состояние тревоги и беспокойства становится все более мучительным, а ощущение внутренней пустоты – невыносимым. Все, что составляло жизнь человека, большей своей частью исчезает, рушится, как сон, тогда как новый свет еще не зажегся.

Нередко это состояние сопровождается нравственным кризисом. Проявляется или обостряется совесть; возникает новое чувство ответственности, а вместе с ним тяжелое чувство вины и муки раскаяния... Тщетное усилие вновь достичь творческого состояния проходит несколько стадий.

1) Вначале предпринимается попытка использовать собственные привычные методы решения проблемы. Для некоторых это – кофе, «длинная сигарета», для кого-то – прогулка по лесу, уборка рабочего места. В основном, у любого творческого человека есть некий ритуал, как внутренняя настройка на «поток творчества», проявленная вовне последовательностью действий.

2) Когда это не помогает и беспокойство усиливается, то мобилизуются ранее не использовавшиеся резервные методы и стратегии преодоления. На этой стадии деятельность, которая ассоциируется с творческой энергией, как бы «откладывается». Личность предпринимает действия, которые уже не связаны с содержанием эвристического проявления (разобраться с бумагами, сходить к другу в гости, съездить на дачу). На поведенческом уровне мы можем предположить, что человек отвлекается от творческой задачи и отступает от намерения вновь пережить «парящей души мгновение». Но человек остается внутренне озабочен содержанием творческой деятельности, сознание (где бы ни гуляло, что бы ни делало тело) сфокусировано на отсутствии творчества. В обыденности это описывается как «душа не на месте» – беспокойство, тревога и тоска нарастают.

3) Если резервные стратегии не могут помочь в инициации творческого состояния, напряжение продолжает возрастать до предела. В этот момент какой-нибудь катализирующий фактор (слово, взгляд, запертая дверь к соседу) может стать «последней каплей», приводящей личность в состояние мощного духовного кризиса, сопровождающегося личностной дезорганизацией и прекращением сопротивления трагедии потери творчества.

  

Для человека, который вкусил творчество, потеря его возможности является особым духовным кризисом, создающим угрозу базовым экзистенциальным потребностям, личностной автономии и благополучию. Тоска сопровождается чувством потери себя, своих наиболее важных атрибутов, своих способностей, лишает возможности самореализации и опоры. Такой духовный кризис ставит задачу выживания личности, ее роста и совершенствования.
К большому сожалению, зов этого кризиса личность редко воспринимает как приглашение к духовному совершенствованию. Как показывает исследовательский опыт, личность обычно выбирает другие пути:

А) Обычная жизнь.

Творчество часто – тяжкое бремя, мешающее наслаждаться радостями обычной человеческой жизни. Множество творческих людей – вслед за Вагнером, мечтавшим о тихой семейной жизни вдали от искусства, или за Булгаковым, воспевшим прелести «вечного дома с венецианским окном и вьющимся виноградом», – тосковали по нормальной, простой жизни. Акутагава мечтал о маленьком домике на южном склоне горы Тайшань, где персики в полном цвету.
В некоторых случаях личность постепенно восстанавливается после кризиса, достигая просто состояния равновесия без потуг какого-либо творческого созидания. Человек выбирает обыденную жизнь – «как все», соглашаясь с идеями, что он «уже сделал все, что мог», что «уже все написано и сказано», «зачем мучаться, хоть поживу как люди»...

Б) Смерть и рождение.

Личность принимает вызов духовного кризиса и решает испить его чашу до дна. Человек выбирает усиливающееся состояние беспокойства, тоски, непонимания, «потери себя», усиление изначального ощущения депрессии, депривации и скорби. И, брошенный судьбой, проживающий ложь жизни, абсурд существования, дно отчаяния, покинутый правдой и Богом, он превозмогает боль и свой вой в ужасе ночи на кладбище надежд.
Он превозмогает глухие уши людей, судьбы и неба.
И затем – пробуждение надежды и ожидания, новых сил, свежих соков жизни.
В этих муках смерти и одиночества рождается демиург, сильный духом, творящий и до последнего выдоха сохраняющий потенциал творца.

В) Безумие.

Когда личность не может справиться с шоковой интенсивностью захлестнувших ее эмоций, высока вероятность наступления патологии сознания.
Творчество часто закономерно граничит с безумием, и часто мы наблюдаем некоторую связь между безумием и творчеством. Невозможно опровергнуть печального факта, что среди обладателей больших талантов люди с теми или иными психическими расстройствами встречаются значительно чаще, чем среди населения в целом.

Выход за пределы разрешенного, за пределы обыденного очень часто сталкивает нас с запретительными механизмами культуры. Необычное часто воспринимается как безумное. И творец должен пройти эту стадию неприятия и отрицания – проработать страх сойти с ума для своего же дальнейшего продвижения.

Страх безумия, также как и страх смерти – наиболее сокровенные страхи каждого человека. Вне схватки с этими противниками невозможно никакое дальнейшее развитие. Тайна безумия хранит тайну творчества. Только отняв у безумия тайну творчества, мы можем стать свободными.

Существует культурная этика и политика переживаний, и нам что-то разрешено переживать, а что-то – запрещено в силу устройства нашего мира. Некоторые переживания нормированы не только понятийно, но и содержательно, а также по интенсивности и длительности. Есть устойчивые стереотипы, которые мы защищаем и к которым мы неосознанно привязаны, и шаг к творчеству иногда связан с табуированными переживаниями.

Вспомним, например, шизоидность, граничащую с шизофренией, многих выдающихся писателей и ученых: Декарта, Паскаля, Ньютона, Фарадея, Дарвина, Канта, Кафки, Эмерсона, Ницше, Гильдерлина, Хлебникова и др.

Среди людей искусства встречаются люди с другим психическим расстройством – маниакально-депрессивным психозом. Это заболевание, проявляющееся в чередовании периодов депрессии и маниакальной безудержности, в большей мере относится к эмоциональной сфере, которая в свою очередь более значима в искусстве, чем в науке.

Депрессия, особенно глубокая, подавляет человека, лишает его сколько-нибудь заметных творческих возможностей, приводит к эмоциональной и интеллектуальной скудости. Однако это не является законом, так как огромное количество гениальных текстов и произведений рождено на самом космическом дне депрессии.

Гипоманиакальное состояние может открыть человеку двери творческого подъема: тогда перед ним открываются дали и исчезают преграды. Именно когда клещи депрессии ослабевают, в периоды затишья, у творчески одаренных людей в силу каких-то личностных сдвигов и толчков может появиться особое видение, особое проникновение, уникальное понимание, болезненное по своей сути, но исключительно плодотворное инакомыслие.

  

Для примера обратимся к жизни Н. Гоголя. Настроение его часто было неустойчивым. Приступы уныния и необъяснимой тоски чередовались с веселостью. И большинство из наблюдавших Гоголя врачей видели в нем ипохондрика. Однако это не мешало ему творить.

Психически болели Ф. М. Достоевский, В. М. Гаршин, В. Ван Гог, А. Стриндберг, Сальвадор Дали, Р. Шуман и многие другие.
На разных этапах жизни более или менее выраженные признаки нездоровья обнаруживали Н. А. Некрасов, А. А. Фет, И. А. Гончаров, Л. Н. Толстой, А. М. Горький.

О великом поэте революции, Владимире Маяковском, написано много, но о его ранимости, непреходящем душевном надломе и склонности к невротическим реакциям упоминают мало. Он часто срывался, плакал, впадал в истерику.

Все, написанное Маяковским, так или иначе идентифицируется с его личностью. Ему принадлежат строки: «...Я обвенчаюсь с моим безумием», – это поэма «Владимир Маяковский». «Да здравствует снова мое безумие» – это поэма «Человек». И там же: «В бессвязный бред о демоне растет моя тоска». Можно с уверенностью констатировать у Маяковского наличие психопатических черт характера, которые и послужили основой его социальной неадекватности, эмоциональной неустойчивости, склонности к невротическим срывам.  

В русской психиатрической литературе часто говорят о психопатии А. С. Пушкина, дескать, буйный нрав пушкинских предков, психически нездоровых в части своей, через несколько поколений смягчился, и Пушкин унаследовал от них всего лишь выраженные личностные расстройства да бросающуюся в глаза дисгармонию характера.

У Н. Некрасова была циклотимия – мягкая форма маниакально-депрессивного психоза. В ее рамки укладывается пресловутая некрасовская «хандра». Его жалобы на тоску, тревогу, плохое настроение, соматическое неблагополучие ярко проявляют депрессивную фазу. Время от времени из энергичного предприимчивого человека Некрасов превращался в «полутруп». Невенчанная жена Некрасова, Авдотья Панаева, сетовала в своих мемуарах: «Если бы кто-нибудь видел, как он по двое суток лежал у себя в кабинете в страшной хандре, твердя в нервном напряжении, что ему все опротивело в жизни, а главное, он сам себе опротивел». Жалобами на хандру, беспросветную тоску, «мрачное состояние духа», различные хворости изобилуют письма Некрасова. «Поглядываю на потолочные крючки», – написал он как-то Тургеневу.
В таком состоянии Некрасов чуть было не бросился в Волгу. Он почти с радостью принимал вызовы на дуэль, настаивая на жестких, с большой вероятностью смертельного исхода условиях, рвался в Севастополь на войну и т. д.

  

Периоды кипучей деятельности, чередующиеся с более или менее продолжительными периодами тоски и отчаяния, наблюдались у Фета.
Эпилепсией страдали три наиболее великих полководца прошлого: Александр Македонский, Гай Юлий Цезарь и Наполеон Бонапарт. Эпилептиками были также Ф. М. Достоевский, Петрарка, Мольер и Флобер.

Если вспомнить биографию Ньютона, можно заметить, что когда он вступил в общественную жизнь (его парламентское сидение на скамьях вигов ), то почувствовал страшное беспокойство: сон пропал, работа не спорилась, ему казалось, что его хотят убить, хотят разграбить его лабораторию, украсть его труды. Причины этому могли быть самые разные – зависть, ревность, месть, религиозный фанатизм, политический расчет. Точной причины он не знал, но знал, что его преследуют... Временами ему казалось, что он сходит с ума. Впрочем, это казалось не ему одному [11].

Акутагава боялся, что сойдет с ума, как в свое время сошла с ума его мать, и писал, что та часть, которую он не сознает – «Африка его духа», простирается беспредельно, и он ее боится, так как там – во тьме – живут чудовища, каких на свету не бывает.

Сумасшествие творца может принять форму помрачнения сознания, когда человек теряет связь не только со своим эго, но и с пространственно-временными характеристиками внешней реальности. Возможно притупление эмоций или крайний аутизм.

Также возможно творческое галлюцинаторное замещение реальности. Человек может стать Богом, творящим космос и все существующее, бредить гениальными стихами, великими научными открытиями, писать книги, по сравнению с которыми премудрости Экклезиаста просто глупость, создавать новую философию жизни...
Галлюцинации могут также иметь параноидальный характер, когда «враги» не дают работать, «кругом заговор», «порчу наслали»... В случае кризиса потери творчества базовых реакций у личности не так уж и много:

  

  • Девальвация контакта с миром. Классический пример – поведение Гоголя перед смертью. У него изменилось отношение к жизни и к ее ценностям. Он начал уединяться, потерял интерес к близким, обратился к религии. Его вера стала чрезмерной, подчас неистовой, исполненной неприкрытой мистики. Приступы «религиозного просветления» сменялись страхом и отчаянием. Они побуждали Гоголя к исполнению христианских «подвигов». Один из них – измождение тела – привел Гоголя к гибели. Гоголю не давали покоя мысли о своей греховности. Поиски путей спасения заняли его целиком. Он обнаружил у себя дар проповедника. Начал учить других. И был твердо уверен, что не в творчестве, а в нравственных исканиях и проповедях заключен смысл его существования.
  • Убегание в «иную» творческую реальность.
  • Борьба с галлюцинаторными «врагами» в бредовой симптоматике. Например, герой автобиографической новеллы Акутагавы «Зубчатые колеса» открывает «Братьев Карамазовых» и пугается: «...Не прочитал и одной страницы, как почувствовал, что дрожу всем телом. Это была глава об Иване, которого мучил черт... Ивана, Стриндберга, Мопассана или меня самого в этой комнате». В поэме С.Есенина черный человек олицетворяет не только болезнь мира и все злое, темное и лживое в человеке, но и «тень» прохвоста и забулдыги, созданный самим поэтом и теперь живущий самостоятельно, независимо от него…

Творческий человек часто живет на грани между психическим здоровьем и болезнью, и именно в этой щели между реальностями возникают какие-то дополнительные возможности, способствующие реализации его гениальной потенциальности. Именно на грани буйствует энергия творчества и безумия.

В уме нет творчества. Творчество всегда связано с инвокацией хаоса и часто, нравится это нам или нет, – с психической ненормальностью. Мы должны признать, что пути к истине и пути к безумию пересекаются самым неожиданным образом и в самом неожиданном месте.


Г) Самосожжение.

Эта реакция на потерю творчества в основном встречается у мужчин, для которых она ассоциируется с девальвацией смысла жизни. Возникает классическое аутоагрессивное поведение. Пример Н. Гоголя показывает, что человек может довести себя до полного истощения и умереть: он перестал принимать посетителей, много молился, почти ничего не ел, а перед смертью двое суток провел на коленях перед иконой без воды и пищи.

Чувство неприкаянности, отчуждение, апатия, неверие в личные перспективы, снижение творческой и витальной активности в результате потери ресурсного состояния сознания приводит к замещающему поведению, к деструктивным суррогатным переживаниям.

  

Суррогатные переживания «прилива творческой энергии» касаются измененных состояний сознания, которые индуцируются в основном алкоголем, наркотиками, лудоманией , экстатическими переживаниями от участия в тоталитарных сектах.

Подобное замещение вполне оправдано феноменологически, так как приводит к состояниям трансценденции времени, пространства, эго, истым трансперсональным переживаниям, апрагматичным по характеру.

Как правило, самосожжение является процессуальным, растянутым во времени закланием эго, актом самоуничтожения.
В истории мы знаем множество случаев, когда творческие люди «сгорали» от алкоголизма. Вот несколько примеров из истории русских творцов.

По словам А. Мариенгофа, С. Есенин в последние месяцы своего трагического существования бывал человеком не больше одного часа в сутки. От первой утренней рюмки уже темнело его сознание. А за первой, как железное правило, шли – вторая, третья, четвертая....

Алкоголизм сгубил Владимира Высоцкого. Последнюю попытку вылечиться от алкоголизма Высоцкий предпринял за три месяца до своей смерти. Врач НИИ скорой помощи имени Склифосовского Леонид Сульповар рассказал ему про гемосорбцию – очистку крови: «Через неделю выходишь свежий, как огурчик. Полное излечение!» – «Замечательно! Все, Леня, ложусь!» Операция страшно болезненная... Гемосорбцию сделали, но и она не вылечила Высоцкого от болезни.

Алкоголизмом страдало множество других звезд человечества – десятки тысяч поэтов и писателей, художников и ученых, спортсменов с мировым именем и певцов, политических лидеров и бизнесменов…

Игровой зависимости были подвержены Достоевский, Маяковский, Пушкин и множество других знаменитостей.
К своим довольно большим проигрышам во время заграничных командировок Маяковский относился не то чтобы равнодушно. Чисто по-человечески он, разумеется, переживал, лишившись крупной суммы денег. Но не делал из этого для себя никаких выводов, тем более не клеймил и не обличал себя за такой проступок.

Маяковский был азартным человеком. Игроком. Причем игроком особого свойства. Злым, непримиримым.
– С Маяковским, – писал поэт Н. Асеев, – страшно было играть в карты.
Дело в том, что он не представлял себе возможности проигрыша, как естественного, равного возможности выигрыша, результата игры. Нет, проигрыш он воспринимал как личную трагедию, как нечто непоправимое.
А.С.Пушкин мнил себя большим специалистом в картежной игре и даже числился в полицейском списке игроков, как «известный в Москве банкомет».
Но профессионалы-картежники обдирали Александра Сергеевича как липку.

 

 

Д) Суицид.

Смерть является быстрым и решающим способом разрешения кризиса потери творчества, когда нет уже никакого стимула в душе, чтобы творить...
Это легко доказать на примере тех творцов, кто, по официальной и общепринятой версии, и в самом деле точку в конце своей жизни поставил сам.
Владимир Владимирович Маяковский постоянно твердил о самоубийстве, и эта тема проходит через все его творчество: «А сердце рвется к выстрелу, а горло бредит бритвою...». Мысль о самоубийстве растет из мучительных размышлений о своем одиночестве и ненужности.

Строчка из «Про это»:
– В детстве, может на самом дне, десять найду сносных дней...
Из «Флейта-позвоночник»:
– ...такая тоска, что только б добежать до канала и голову сунуть воде в оскал...
Он уже совершал попытки застрелиться до рокового апрельского дня 1930 года и, в конце концов, реально завершил тему выстрелом.

Застрелился бывший генеральный секретарь Союза писателей Александр Фадеев, автор романов «Молодая гвардия» и «Разгром». ЦК партии в некрологе, обошедшем все печатные издания страны, извещал: «Фадеев в течение многих лет страдал алкоголизмом... В состоянии тяжелой депрессии, вызванной очередным приступом, Фадеев покончил жизнь самоубийством».

«Не понимаю сознательного преумножения... страданий», – писал Фет в своей последней записке, – добровольно иду к неизбежному.
Бросился в пролет лестницы Гаршин. Его творческая деятельность связана с небольшим периодом психического благополучия. Затишьем между тяжелейшими приступами депрессии и мании.

Легко доказать цитатами из стихотворений и поэм Есенина, что он вполне логично и продуманно завершил свой земной путь. Конечно, неспроста же еще в 1916 году он восклицал: «В зеленый вечер под окном!! На рукаве своем повешусь...» 27 декабря 1925 года в номере Есенина был не то ужин, не то предновогодняя вечеринка.

В числе гостей кроме Эрлиха оказались проживавшие там же журналист Устинов с супругой и несколько случайных знакомых. Прощаясь, Есенин протянул Эрлиху листок со стихотворением. И попросил прочесть при случае. Это были написанные кровью прощальные строки: «До свиданья, друг мой, до свиданья...» 28 декабря 1925 года в 5 номере Ленинградской гостиницы «Англетер» был обнаружен труп Сергея Есенина.

 Суицидными попытками можно назвать и многочисленные дуэли А. С. Пушкина. В числе тех, кого уязвленный Пушкин вызвал на смертный бой, были и его дядя – полковник Ганнибал, из-за девицы Лошаковой, и друг детства Кюхельбекер, потом Модест Корф, пытавшийся унять пьяного лакея Пушкина, какой-то майор Денисевич: Пушкин по своему обыкновению после начала спектакля наступал сидящим на ноги, не взирая на чины и звания, а степенному майору это не понравилось. Полковник Старов – из-за мазурки. Граф Сологуб – из-за превратно истолкованных слов. Князь Репнин по аналогичному поводу. И прочие, прочие, прочие.

Может и грех так говорить о погибшем человеке, но все его дуэли, за исключением последней, и по развитию событий, и по результату были неосновательны.

  

Суицид, как исход творческого кризиса, бывает предельно осознанным. В качестве примера приведу выдержки из «Письма к другу» Акутагавы Рюноскэ: «Первое, о чем я подумал, – как сделать так, чтобы умереть без мучений. Разумеется, самый лучший способ для этого – повеситься. Но стоило мне представить себя повесившимся, как я почувствовал переполняющее меня эстетическое неприятие этого. (Помню, я как-то полюбил женщину, но стоило мне увидеть, как некрасиво пишет она иероглифы, и любовь моментально улетучилась.) Не удастся мне достичь желаемого результата и утопившись, так как я умею плавать. Но даже если паче чаяния мне бы это удалось, я испытаю гораздо больше мучений, чем повесившись. Смерть под колесами поезда внушает мне такое же неприятие, о котором я уже говорил. Застрелиться или зарезать себя мне тоже не удастся, поскольку у меня дрожат руки. Безобразным будет зрелище, если я брошусь с крыши многоэтажного здания. Исходя из этого я решил умереть, воспользовавшись снотворным. Умереть таким способом мучительнее, чем повеситься. Но зато не вызывает того отвращения, как повешение, и кроме того не таит опасности, что меня вернут к жизни; в этом преимущество такого метода...»

Пессимизм в представлении будущего, безнадежность, чувства малоценности и ненужности, брошенности, отверженности и собственной бесполезности приводят к суициду. Предсмертное трехстишье Акутагавы Рюноскэ особенно ярко показывает ничтожество человеческой жизни вне творчества.

Подрагивает весенняя ветка.
Мгновение назад
С нее упала мартышка.

 Суицид – это следствие огромной дыры в структуре эго, которая образована невозможностью творить. Суицидальный кризис возникает при невозможности преодоления препятствия в достижении жизненно важной цели (творческого состояния) способами, сформированными на основе предыдущего индивидуального опыта.

 На уровне феноменологии кризис потери творчества можно определить как острое эмоциональное состояние, характеризующееся психическим напряжением, тревогой, нарушением когнитивной и поведенческой активности. Образ идеи просится из души, терзая эту душу (Ф. Достоевский).

 Такое состояние характеризуется сильными отрицательными эмоциями, чувством неопределенности, беспокойства, тревогой, вплоть до дезорганизации, фиксацией на абсурде жизни вне творения, переживаниями собственной несостоятельности, беспомощности, одиночества, безнадежности, а также пессимистической оценкой собственной личности, актуальной ситуации и будущего, выраженной затруднениями в планировании деятельности. Личность теряет энергию, общую витальность. Уменьшается коммуникативность, личность теряет социальные связи.

  

Именно высшая степень дезинтеграции приводит к суицидным намерениям и к смерти. И абсурд бытия вне творчества приглашает разрушительную и всепожирающую энергию Бога смерти – Танатоса. Творец не боится смерти, а боится тварной жизни. Для него смерть – это выбор и его бессознательное стремление к духовному перерождению. Священный зов, инвокация смерти, – это последний сакральный ритуал, выражение предельной и последней свободы творца.

 

  1. Забвение себя

В предыдущей главе было описано понятие трансценденция эго, когда в эвристическом акте личность как бы исчезает, теряется «чувство себя», «Я-ковость», самосознание и самоидентичность.

Вместе с тем само творчество – это забывание себя, некое заклание, жертвоприношение «Я».
В результате трансцендирования (выхода за пределы своего «Я») в творческой деятельности происходят существенные изменения в ценностно-смысловой сфере личности, начинают действовать механизмы сверхсознания, и вроде бы мы должны это только поощрять.

Но в тот же самый момент происходит социальная аутизация личности, дистанцированность от других людей и, как следствие, – отгороженность от реальности, безразличное и индифферентное отношение даже к значимым другим. Личность погружается в собственное нарциссическое интеллектуально-эмоциональное переживание, в котором нет места отношениям к другим и взаимодействию с другими.
Такое уединение направлено на самотворчество.

 

Творчество – всегда выражение предельного эгоизма. И как всякий эгоизм, оно морально индифферентно по отношению к социальному окружению. Выражение «Творящие – будьте тверды» является намеком на ту социальную репрессию, которая всегда возникает как реакция на свободу эвристической личности от тварного стада. Примечательны в этом смысле дневники И. Ньютона: «Никто меня не понимает», «Что станет со мной?», «Я хочу покончить со всем этим», «Я не способен ни на что, кроме слез», «Я не знаю, что мне делать».

Фрэнк Мануэль, выудивший все эти высказывания из латинских упражнений Ньютона, поражается тому, что в них совершенно отсутствуют позитивные чувства. Никогда не появляется, например, слово «любовь». Почти нет выражений радости, желания. Здесь – мир отрицания и запрещения, наказания и одиночества. Это мир высокомерных пуританских ценностей, ставших к тому времени частью существования Ньютона: жестокий самоконтроль, основательность, склонность к порядку, стремление с помощью своих добродетелей стать над всеми, выше всех [11].

  

То, что в творческом акте человек действует как источник своих сущностных сил и отображает себя в нем наиболее полно и целостно, является эволюционно целесообразным для развития человеческой цивилизации, так как способствует преумножению многообразия.

Вместе с тем это многообразие таит в себе не только опасность «быть не как все», «социальным идиотом», но и стать отверженным. Человеческое сообщество редко смотрит на демиурга как на эволюционный потенциал. Оно видит только ту правду, насколько творящий поглощен собой и нивелирует отношения, интересы, мотивы, ценности и чувства других. Творящий роет себе яму социальной неприязни.

В конце концов он и находит себя на дне этой ямы забвения в одиночестве, непонятости и презрении. И на мой взгляд – это не такая дорогая цена за наслаждение творческим потоком.

  1. Проглоченный вечностью

Забывание, забвение, трансценденция эго связаны, как было указано выше, с искажением восприятия времени в расширенных состояниях сознания.

Пиковым является «выпадение» из континуума линейного времени, из привычного «прошлое–настоящее–будущее» в полное присутствие «здесь и сейчас» – без всего, что было, и без всего, что будет. Возможно, глубокая регрессия личности за счет «растворения в деятельности» – по аналогии с инфантильной захваченностью игрой в детском возрасте – погружает человека в переживание вечности.

А может, идентификация с творческим аспектом Шивы, Бога, Демиурга, посвящает личность в архаическую глубину социального бессознательного, давая вкусить нектар бессмертия над линейным потоком времени. Но вне сомнения, это – роскошное переживание, проявляющее глобальную интенцию человека к свободе и власти над временем.

  

Однако потеря адекватного чувства времени грозит многими материальными и социальными последствиями. Подавление биологических ритмов, связанных с удовлетворением биологических потребностей, приводит к нарушению регулярности в питании, питье, сексе. А фрустрация потребностей приводит не только к физическому истощению, но и к нервно-психическим расстройствам.

 Вот еще пример из жизни Гоголя.
Начиная с 1836 года его работоспособность начала падать. Творчество требовало от него неимоверных, изнуряющих усилий. Гоголь писал в «Авторской исповеди»: «Несколько раз, упрекаемый в недеятельности, я принимался за перо, хотел насильно заставить себя написать что-нибудь вроде небольшой повести или какое-нибудь литературное произведение и не мог произвести ничего. Усилия мои почти всегда оканчивались болезнью, страданием и, наконец, такими припадками, вследствие которых нужно было продолжительно отложить всякое занятие».

 Подобным состояниям способствуют нарушения режима труда и отдыха. Человек, захваченный творчеством, плохо засыпает от перевозбуждения, не спит по ночам, выбывает из общего социального ритма труда и отдыха. Сам отдых лишается смысла. Человеку начинает казаться, что он «зря тратит время», «впустую проводит время», часто сам отдых вызывает напряжение, ощущение абсурдности происходящего...

Захваченность процессом деятельности в расширенном состоянии сознания приводит к социальным последствиям не только косвенно. Личность теряет пунктуальность, везде опаздывает, иногда перестает ходить на работу, пропускает даже очень важные для социального выживания контакты с референтными лицами. Это кардинально меняет установки к человеку даже в ближайшем окружении. Он становится «ненадежным».

Особые эмоциональные состояния, которые возникают в ходе творческой деятельности: эстетический восторг, мистический экстаз или инстаз, трепет, таинственность, чувство парения души, ликования, наслаждения процессом деятельности, изумления – умиления открытием, упоения действием, радости бытия, хотя и очень важны для самой личности, но обладают деструктивным характером. Люди начинают воспринимать творящего как эмоционально неадекватного – «не от мира сего», «блаженного», «без царя в голове».

Захваченность эмоциями особого свойства приводит человека к тому психологическому феномену, который обозначается как «эмоциональная аутичность», сильно способствующая социальной дезадаптации. Распространенное выражение «смех без причины – признак дурачины» напрямую переносится на творца, вызывая злорадство и презрение стада. Особенно это явно, когда человек находится в творческом экстазе, сильно возбужден безудержной энергией и восторгом, неуправляем, его состояние граничит с безумием и социальной неадекватностью. Ничем не лучше инстаз – глубокая медитация на истину, тихое умиление-восторг-радостность и созерцательность.

  

В профаническом мышлении эти состояния, как правило, вызывают непонимание и смех.

Особо тяжелые последствия имеют феномены неадекватной оценки протяженности времени. Человек может месяцами и годами заниматься творческим процессом, забывая про свое тело, людей, деньги, материальные блага, карьеру, имидж. В некотором смысле он «выпадает» из жизни. Это «выпадение» лишает человека множества «радостей смертных»: питание, секс, вещизм, удовольствие от движения, общения, любовь, отцовство, наслаждение социальным успехом... Человеческая, очень человеческая жизнь проходит мимо.

В процессе творчества это не очень волнует личность, но когда эвристический поток кончается и уже не приходит и когда человек понимает, что вечность не его удел и жизнь коротка – вот где дно отчаяния. Самое страшное – когда ты уже не умеешь и не можешь радоваться человеческому, а демиург истощен, лира разбита, и муза уже давно греется в более сильных объятиях.

  1. Хаос творчества: вне стен

Феномен трансценденции пространства, описанный в предыдущей главе как сопровождающий творчество, проявляется в безразличии к характеристикам пространства и отрешенности от его качеств: неважно, где и в каких условиях творить – важно только состояние вовлеченности в поток.

В этом проявляется независимость и свобода творчества от внешней среды, как физической, так и социальной.
Но одновременно эта свобода таит в себе и определенные опасности.

1) Индифферентность по отношению к физическим характеристикам пространства (эстетическим, звукошумовым, температурным, обонятельным, комфорту–дискомфорту и др.) является предпосылкой не только к тому, что человек может жить в вонючей лачуге с предельной антисанитарией, но и аутоагрессии к телу, преждевременным болезням и смерти.

2) Трансценденция социальных характеристик пространства (кто тебя окружает – мужчины или женщины, умные или глупые, красивые или безобразные, начальники или подчиненные, богатые или бедные) приводит к предельной поленезависимости как к благу для творчества. Лидер правых эсеров Виктор Чернов в статье, опубликованной в Лондоне вскоре после смерти Ленина, писал: «Ленин обладал могучим, но холодным интеллектом, интеллектом ироническим, циничным... Совесть Ленина заключалась в том, что он ставил себя вне рамок человеческой совести по отношению к своим врагам... Исходя из ситуации, Ленин говорил одно, а делал – другое. Многократно менял и обещания, и позиции. И... вел себя – с общепринятой точки зрения – непорядочно».
И вправду – нельзя творить, оглядываясь на суждения и отношения окружающих. Но именно свобода от других имеет огромные деструктивные последствия, обрекая человека на социальное одиночество.

3) Феномен антропоморфизации природных объектов и вещей – истолкование их поведения с точки зрения человеческих мотивов, наделение их человеческими свойствами: сознанием, мыслями, чувствами, волей – только при первом приближении необычен и возбуждает обывателя. При втором приближении в этой необычности мы можем увидеть странность человека творящего, а при третьем приближении – узреть психопатию...

 

  1. Плач сверхчеловека

Творчество не бесчеловечно, о чем было написано выше – оно сверхчеловечно. Заклание эго воздается сторицей – рождением боговдохновенности демиурга и возникновением надчеловеческого, трансперсонального, сверхчеловеческого – «оно происходит», «мысли льются», «идеи падают с небес», «открываются истины», «Бог творит»...

  

Сверхчеловеческий характер творчества – не сам человек творит, а через него происходит творчество – наполнен таинством, мистерией, наполнен переживанием реализации своей миссии, высшего смысла бытия в мире, исполнением своего предназначения.

Одновременно творчество отчуждено от личности, часто его цели противоречат не только целям и мотивам личности, но и интересам общества. Шопенгауэр, разговаривающий с собакой, Заратустра, вопрошающий Ахуре Мазде, Достоевский, творящий в ночи и в одиночестве, – все это проявления одного закона: Нет места людям рядом с творящим, сотворчество – бред, тем более, коллективное творчество, все новое рождается в одиноком сверхчеловеческом сознании.

Я неправильно написал – «Плач сверхчеловека». Плачет человек, когда он не может воплотиться в сверхчеловека, когда теряет поток творчества. Плачет человек, когда вдруг понимает, что истина, добытая в трансперсональном, не востребована людьми – или слишком поздно, или слишком рано, или не там и не с теми. Плачет человек, когда видит, что за время парения в эмпиреях творчества гнездо твое семейное опустело, друзья ушли, а вахтер уже не пускает на работу.

Экстаз творчества не может длиться долго. Это как гроза. И творец, как Буревестник Максима Горького. Наверно те, кто близок мне по возрасту помнят:

«Над седой равниной моря ветер тучи собирает.
Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный.
То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая к тучам,
он кричит, и – тучи слышат радость в смелом крике птицы.
В этом крике – жажда бури! Силу гнева, пламя страсти
и уверенность в победе слышат тучи в этом крике.
Чайки стонут перед бурей, – стонут, мечутся над морем
и на дно его готовы спрятать ужас свой пред бурей.
И гагары тоже стонут, – им, гагарам, недоступно
наслажденье битвой жизни: гром ударов их пугает.
Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах...
Только гордый Буревестник реет смело и свободно над седым от пены морем!
Все мрачней и ниже тучи опускаются над морем,
и поют, и рвутся волны к высоте навстречу грому.
Гром грохочет. В пене гнева стонут волны, с ветром споря.
Вот охватывает ветер стаи волн объятьем крепким
и бросает их с размаху в дикой злобе на утесы,
разбивая в пыль и брызги изумрудные громады.
Буревестник с криком реет, черной молнии подобный,
как стрела пронзает тучи, пену волн крылом срывает.
Вот он носится, как демон, – гордый, черный демон бури, –
и смеется, и рыдает... Он над тучами смеется, он от радости рыдает!
В гневе грома, – чуткий демон, – он давно усталость слышит,
он уверен, что не скроют тучи солнца, – нет, не скроют!
Ветер воет... Гром грохочет...
Синим пламенем пылают стаи туч над бездной моря.
Море ловит стрелы молний и в своей пучине гасит.
Точно огненные змеи, вьются в море, исчезая, отраженья этих молний.
– Буря! Скоро грянет буря!
Это смелый Буревестник гордо реет между молний
над ревущим гневно морем; то кричит пророк победы:
– Пусть сильнее грянет буря!..»

  

Эх, Максим Горький, если бы вы знали, что буря творчества смывает и сминает все человеческое, может, ваш Буревестник и не кричал бы с высот: «Пусть сильнее грянет буря». Творческие состояния проходят и уходят – как и бури. А жизнь происходит вместе с чайками, стонущими гагарами и глупыми пингвинами. Пусть им «недоступно наслажденье битвой жизни», но они-то и составляют суть общинности бытия в мире, квинтэссенцию самой жизни...

Не радуйся сверхчеловеческому и не зови хаос творчества. Чтобы не остаться без крыльев, без гнезда, в пустоте и слепоте. Не потому что не видишь, а потому что видеть не хочешь. Ибо, после того как ты увидел мир оком духа, глаза человеческие – инструмент никудышный: скучно, блекло, пресно.

 

Непрактичность, не прагматичность творческих людей является предметом особого скепсиса и злорадства монетарного сознания обыденных людей. Ориентированность творцов на процесс выполнения деятельности, а не на результат, на эвристическое состояние, а не на продаваемый продукт, готовность отдать последнее ради реализации творчества, как правило, приводит к бедности. Жены им говорят: «Почему ты ничего не делаешь?» Они как всегда правы.

Творцы редко работают на продажу и в этом смысле «ничего не делают стоящего».
Когда я вижу академика в его однокомнатной квартире, заваленной книгами, с огромной промоиной на потолке и с телевизором «Рубин» начала 1980-х годов, с «мокрой» колбасой в холодильнике и кефиром непонятного возраста, то понимаю, он – творец.

 

В мае 1978 года я заблудился в заповеднике «Столбы», что под Красноярском.
Я был очень молод, и мне хотелось встречи с людьми, но каждую ночь на ближайшей сопке появлялся только одинокий волк и выл на луну со смертной тоской.
Подбрасывая дрова в костер, я все время думал: «Что же ты воешь?»
И сейчас, сидя в расщелине стены у ступы Будды в Непале, я слышу этот вой с пониманием: нет ничего ужаснее одиночества в ночи.

И я слышу вой творцов. Одинокие волки и творцы воют из одного состояния. Нет ничего страшнее для демиурга, чем одиночество во мраке непонимания. И если слышишь вой и твое сердце открыто – поддержи – словом, действием, чувством. И может быть – в мире станет меньше пронзительной печали.

Я заканчиваю эту книгу в Непале, в завершающий день тренинга «Путешествие в Дхарму» над Покхарой, на одной из гор Аннапурны в Гималаях, у ступы Будды. Эта ступа находится в центре между Непалом, Таиландом и Шри-Ланкой. Я вжался в стену.
И радуюсь тому, что никого не видно и никого не слышно – город и озеро очень далеко внизу, а от поклоняющихся Будде монахов из Тибета и других стран и от праздных туристов меня защищает толстая стена. Я в силе и я творю. И кто-то внутри неистово молится, чтобы это продолжалось вечно. Что может быть еще радостнее, слаще и полнее творчества! При всей возможной печали Исхода. Я написал эту книгу для тех,  кто творил, кто творит, кто будет творить. Как приглашение и предупреждение. Как в белом свете есть все семь цветов радуги, так и в палитре творчества есть не только свет радости, но депрессивные сумерки блужданий и ночь-смерть потери творчества. Есть великий смысл творить. Но есть и великий смысл просто жить на этой Земле.

  

 

ЛИТЕРАТУРА

  1. Брушлинский А.В. Мышление и прогнозирование. М.: Мысль, 1979.
  2. Брушлинский А.В. Психология мышления и проблемное обучение. - М., 1983.
  3. Буякас Т.М. О феномене наслаждения процессом деятельности и условиях его возникновения (по работам М. Чиксентмихали) // Вестн. МГУ. Сер.14: Психология, 1995. Т. 2. С.53-61.
  4. Вахромов, Е.Е. Психологические концепции развития человека: теория самоактуализации. / Е.Е. Вахромов. – М.: Международная педагогическая академия, 2001.
  5. Дмитриев С.В. Дидактические основы ценностно-смыслового и биомеханического моделирования двигательных действий спортсмена. Н.Новгород, 1995.
  6. Дмитриев С.В. Магия духовного мира в двигательных действиях человека. Н.Новгород, 1997.
  7. Дружинин В.Н. Психология общих способностей. М.: ″Лантерна вита″, 1995.
  8. Зинченко В.П. Искусственный интеллект и парадоксы психологии // Природа, №2, 1986.
  9. Зинченко В.П. Психология действия. Предисловие к монографии Гордеевой Н.Д. Экспериментальная психология исполнительного действия. М., 1995.
  10. Кант И. Критика чистого разума. С.-Пб., 1993.
  11. Карцев В. И.Ньютон /Жизнь замечательных людей. М. «Молодая гвардия», 1987
  12. Козлов В.В. Духовная психология: В поисках изначального. Изд. Трансперсонального Института. М., 2000. 93 с.
  13. Козлов В.В. Психотехнологии измененных состояний сознания. Личностный рост. Методы и техники. – М.: Изд-во Института психотерапии, 2001. 384.
  14. Козлов В.В. Работа с кризисной личностью. Методическое пособие. - М.: Изд-во Института психотерапии, 2003. – 302 с.
  15. Козлов В.В., Майков В.В. Трансперсональная психология: Истоки, история, современное состояние. М.: ООО «Издательство АСТ», 2004. 603 с.
  16. Козлов В., Бубеев Ю. Измененные состояния сознания: психология и физиология. М., 1997. 197 с.  
  17. Интегративная психология: пути духовного поиска или освящение повседневности (монография) М.: Изд-во Института психотерапии, 2007. 528 с.
  18. Критская В.П., Мелешко Т.К. и Поляков Ю.Ф. Патология психической деятельности при шизофрении: мотивация, общение, познание. М.: Изд-во МГУ, 1991.
  19. Ломброзо Ч. Гениальность и помешательство. М.: ″″, 1992.
  20. Лосев А.Ф. Логика символа // Философия. Мифология. Культура. М., 1991.
  21. Мамардашвили М.К. Классический и неклассический идеалы рациональности. – Тбилиси: Мецниереба, 1984.
  22. Пономарев Я.А. Психология творчества. М.: ″Наука″, 1976.
  23. Пригожин И. От существующего к возникающему. Время и сложность в физических науках. М.: ″Наука″, 1985.
  24. Пуанкаре А. Математическое открытие. // Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления. C. 356-365. М.: Изд-во МГУ, 1981.
  25. Радунская И. Предчувствия и свершения, М., «Детская литература», 1985.
  26. Розанов В.В. Несовместимые контрасты жития. М., 1990.
  27. Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. М.: Наркомпрос РСФСР, 1940. 595 с.
  28. Сироткина И.Е. Гений и безумие: из истории идеи. // Психол. журн. 2000 Т. №1.
  29. Станиславский К.С. Собр. соч. В 8 т. Т.2. М., 1954.
  30. Творчество и социальное познание / Под ред. А.М. Коршунова, С.С. Гольдентрихта. М., 1982.
  31. Ушаков Д.В., Творчество и «дарвиновский способ» его описания.
  32. Ушаков Д.В. Одаренность, творчество, интуиция. // Современные теории одаренности, ред. Д.Б.Богоявленская. М.: ″Молодая гвардия″, 1998.
  33. Флоренский П. Отец. Воспоминания прошлых дней. М.: Моск. рабочий, 1992. 560 с.
  34. Хекхаузен Х. Мотивация и деятельность: экстринсивная и интринсивная мотивации // В 2 т. Т 2. М: Педагогика, 1986. с. 234-248.
  35. Csikzentmihalyi M. Flow: The Psychology of Optimal Experience. New York: Harper and Row. 1990. 303 p.

Поделиться в соц. сетях

Оцените материал
(2 голосов)

Другие материалы в этой категории:

Предыдущая статья РАДОСТЬ ТВОРЧЕСТВА. ОСНОВНЫЕ КАЧЕСТВА ТВОРЧЕСКИХ СОСТОЯНИЙ
Следующая статья ЧЕТЫРЕ ИЗМЕРЕНИЯ СОЗНАНИЯ

Оставить комментарий

Убедитесь, что вы вводите (*) необходимую информацию, где нужно
HTML-коды запрещены