Недавно исполнилось сорок дней со времени ухода в мир иной Зинаиды Александровны Миркиной – поэта, переводчика, эссеиста, мудреца, праведника, человека с открытым сердцем, проповедника глубоких и светлых истин, боровшегося с несовершенствами этого мира силой своего поэтического слова. Ее стихи пронизаны энергиями той духовной Вселенной, которой она причастилась еще в юности, и которые не покидали ее всю жизнь. Каждый ее стих дышит этим воздухом чистоты, правды и любви. Она была настоящим «бхактом». Для нее Бог был во всем: от неба над головой до цветка на лугу. Мы знаем, что каждый праведник – это неповторимый мир, приносящий на планету энергии Творца.  Вселенная Зинаиды Григорьевны была полна этими высшими энергиями, которые она с удивительной щедростью раздавала всем без остатка.  Ее стихи – это безграничное удивление, благодарность, сопричастность жизни, ощущение неисчерпаемости бытия. 

 

Зинаида Миркина

 

Из книги «Спор цивилизаций и диалог культур»

 

 Мне вспомнился один разговор Григория Соломоновича с нашим покойным другом, очень дорогим нам норвежцем Лайфом Ховельсоном. Лайф опрашивал многих людей — что они думают о грядущем XXI веке? Каков он будет? Веком чего его можно будет назвать? Самым неожиданным был ответ Григория Соломоновича, и ответ этот больше всего понравился Лайфу. «XXI век будет веком Святого Духа», — сказал Григорий Соломонович. Это не прекраснодушие. Григорий Соломонович — духовный реалист (позднее я поясню, что имею в виду под этими словами). И думал он о том единственном, что нужно человечеству в грядущем (теперь уже нынешнем) веке, о направлении исканий, повороте чаяний.

Мы пришли к третьему тысячелетию с чувством великой опустошенности, усталости и неверия ни в какие утопии, ни в какие возможности прекрасного мироустройства.

Но, может быть, это пустое пространство, не занятое никакой утешительной ложью, и ждет чего-то истинного, и только его?

Пришло время жажды истины, а жажда — великая сила. Пока люди жаждали Варавву, приходил очередной Варавва. Народный вождь, решающий все проблемы огнем и мечом. Что будет, если люди попросят в пастыри себе не Варавву, а Христа?

Нет, я не говорю, что это время наступило. До этого еще очень далеко. И все-таки вера в Варавву уже очень сильно дискредитировала себя. Не всюду и не во всех! Отнюдь! Но даже если верящих в него еще большинство, это не та вера, которая зажигает сердца и наполняет жизнь смыслом (пусть даже ложным). Чтобы вера была живой, должна быть готовность отдать за нее жизнь. Так было во времена всех великих революций и большевистской революции в частности. Но вера большевиков, когда-то живая, давно умерла. Что же касается ваххабитов-смертников, то это скорее изуверство, чем вера. И вряд ли это можно назвать чем-то воистину живым.

Настоящая вера во что-то большее, чем жизнь, приходит после исчерпывания всех иллюзий. Приходит тогда, когда душа остается наедине с самой собой, и уже нельзя уклониться в сторону от действительности. Время предстояния перед действительностью, время очень трудное, но, может быть, единственно плодотворное — это время сотрудничества всего существа нашего с той последней глубиной, в которой находится Царство Божие, то есть сам Бог.

Человек остается обнаженным перед Богом. Во вне — пустота. Никаких спасительных идей, никаких, определенных направлений. Ничего оформленного, ясного для ума.

Тут мне хочется привести одну притчу Энтони де Мелло. Разговор Мастера с одним из учеников, который считал, что главное в нем то, что он иудаист.

«— Это не сущность твоя, — сказал Мастер.

— А что же моя сущность?

— Пустота.

— Ты хочешь сказать, что я вакуум — пустое место?

— Ты — то, на чем нельзя поставить ярлыка, — сказал Мастер».

А ведь мы больше всего привыкли к ярлыкам — к тому, что можно назвать, измерить, определить извне. А тут ничего. И однако в нем — всё. Как небо. Что такое небо?

Пустота. Но этой пустотой мы дышим.
А небо — знак отсутствия. Не стало Того,
что можно взвесить, смерить, счесть.
Здесь нет конца, не отыскать начала.
Сплошное НЕТ И в нем — сплошное ЕСТЬ.
Что есть? Исток всех наших дней иль устье?
То, что звучит в великой тишине,
Присутствие среди сплошных отсутствий,
Никак не различимое во вне.

Больше нет надежд на внешнее. И становится насущной необходимость обратиться внутрь к тому незримому, не определяемому ничем внешним, и все-таки существующем во всем живом, объединяющем все живое, — то, без чего нельзя дышать. — Дух. Святой Дух.

Есть богословие катафатическое и апофатическое. Можно назвать Бога по имени, но помнить при этом, что имя условно в какой-то мере, что главное не названо, что оно всегда больше названия, не вмещается ни в какое имя. Яхве означает Сущий, Суть мира. Кто заключит ее (Суть эту) в какие-то рамки? Можно ли найти Суть мира, минуя собственное сердце?

Апофатическое богословие отказывается дать этой Сути какое-либо определение. «Не это!» «Не это!» — говорит Катка Упанишада. Одна из древнейших священных книг Индии. Все, что бы вы ни назвали, будет не это. ЭТО не называемо, не определяемо, не имеет никаких рамок, границ. Оно воистину безгранично. И подходя к этому, мы должны почувствовать бесконечность, пересекающую всё конечное, — сквозную бесконечность, проходящую через нас, объединяющую все и всех и не замыкающуюся ни на чем и ни на ком. Представить себе это труднее всего. Это не представимо.

А человеку труднее всего отказаться от своих представлений. Все споры, все кровавые религиозные войны шли вокруг наших представлений о Высшем. Мы представляем себе это так, а наши оппоненты иначе. Иудаисты, христиане, мусульмане — все по-разному. А внутри самого христианства? Чего стоит знаменитое филиокве, разделившее христиан на католиков и православных… Правда, впоследствии находились люди, вроде митрополита Платона киевского, говорившего: «Слава Богу, что наши перегородки не доходят до неба». Но говоривших так было немного. Кто может представить себе, что такое Святой Дух? Кто может назвать Его по имени, противопоставить одно имя другому?

Какое счастье быть никем!
О, знали б вы, какое чудо
Всем сердцем быть везде и всюду
И быть родной всему и всем!
Какое счастье быть ничьей,
Как это небо, сосны эти,
И, молча, всей собой ответить
Разноголосице речей!
Какая это благодать —
Безмолвно выйти на дорогу
И говорить лишь только с Богом,
Которого нельзя назвать
По имени… Что значит имя?
Иметь, имение… Бог с ними…

Но потерять имя, определение, границы, значит потерять почву под ногами, значит научиться ходить по водам.

Неужели идти по водам
Внутрь, в бездонность своей души?

Вот только об этом мы и пытались говорить на наших семинарах — о погружении внутрь, в то молчание, где можно сердцем потрогать то, о чем потом будешь пытаться говорить.

На целый ряд вопросов, которые задавали Будде, Он отвечал благородным молчанием. Один из этих вопросов: есть ли жизнь после смерти или ее нет? Думаю, что вопрос этот тоже из ряда наших представлений о непредставимом. Мы представляем себе бессмертие как некое количество времени. Неограниченное количество, но количество. Время, такое же, как оно было при жизни, но продолжающееся после ее окончания.

А может быть, бессмертие — понятие не количественное, а качественное? — Та безграничность бытия, которую мы можем почувствовать еще и при жизни, ощущая связь со всем живым и даже с тем, что кажется не живым — деревьями, горой, миром, звездой. Может быть, можно реально ощутить сердцем то, что важнее жизни и смерти?

Митрополит Антоний Сурожский рассказывал об одном эпизоде, о котором уже говорилось. Но сейчас мне надо об этом напомнить. Ему было лет 15, когда он сильно задержался где-то, чуть ли не всю ночь не был дома, и отец его сильно беспокоился.

«— Ты что, боялся, что со мной произошел несчастный случай? — спросил отца вернувшийся мальчик. — Нет, ответил отец. — Даже если бы ты умер, это не было бы самым страшным. Я боялся, что ты потеряешь чистоту».

Вот как… Что-то есть важнее жизни и смерти. Что же это? Я не могу не вернуться здесь к рассказу Достоевского «Сон смешного человека», где герой задумывается: что если он совершит какой-нибудь подлый поступок здесь, на земле, а потом очутится на далекой-предалекой звезде, будет ли он испытывать там стыд, угрызения совести. Или нет? И когда в его провидческом сне он оказывается на этой бесконечно далекой звезде, он убеждается, что душа его всё чувствует так же, как чувствовала здесь. Расстояние ничего не меняет.

Есть что-то не зависящее от пространства и времени и даже от жизни и смерти. Что-то более важное. И это что-то существует внутри нас. В самой глубине существа нашего.

Так, может быть, бесконечность — это свойство нашей души, ее качество? И, может быть, тот, кто теряет чистоту, отрывает что-то от своей бесконечности, сужает, умаляет свою душу, лишая ее действительного, а не воображаемого бессмертия?

Когда мы углубляемся в какую-нибудь книгу и проживаем жизнь ее героев, нам больно, если с ними что-то случается, мы нередко плачем, если герой погибает. Но если бы нам предстояло выбрать — что лучше для нашего героя, — чтобы он умер или изменил себе, совершил худой поступок, мы ведь выберем первое. Так же, как отец Антония (тогда мальчика Андрея). Почему-то лучше быть хорошим, даже если тебе плохо, чем плохим, даже если тебе хорошо.

Почему? Может быть, этот вопрос важнее и правильнее, чем те вопросы, на которые Будда отвечал благородным молчанием, и нам надо научиться правильно ставить вопросы? Научиться спрашивать свою душу, узнавать, что воистину нужно ей, а не любопытствующему уму?

Я уже говорила в одной из прошлых бесед, почему плод, сорванный с Древа познания, привел к первородному греху: люди решили умом познать непознаваемое — то, чему можно только причаститься, слившись с ним сердцем.

Нельзя познать Бога — Суть мира, свою суть, отделившись от нее. Нельзя познать извне то, что пронизывает нас, находится внутри нас. Истинное познание, познание Сущего — Сути жизни может произойти только через преображение — изменение качества нашего ума и сердца.

Есть тишина, которая сама
В нас действует. И ничего не надо
Нам, кроме слуха чуткого и взгляда.
Лишь только умаление ума
И разрастание сердца. Мир впервые
Рождается и входит в грудь одну.
У ног Христа сидела так Мария,
Чтоб слушать не слова, а тишину.
Ах, Марфа, Марфа, подожди немного —
Накормит Бог, и ты накормишь Бога.

Слушать не слова, а тишину, рождающую их, наполняющую их и переполняющую. Слушать то, что больше слов, что в слова не умещается. Слушать через слова, сквозь них, или вовсе минуя их. Это и значит причащаться Святому Духу.

Есть замечательные слова св. Силуана! «То, что написано Святым Духом, можно прочесть только Святым Духом».

Мы уже не раз говорили об этом. Но хочу повторить это сейчас: нам кажется, что мы умеем читать, читая буквы, но истинное чтение есть чтение сквозь букву; приближение к Источнику, рождающему букву и всегда намного превосходящему ее. Приближение к той тайне, которую нельзя познать умом, но с которой можно слиться сердцем. Тайна.

Мистик — это человек, который хорошо знает о границах своего ума и безграничности своей бессмертной души.

«Я знаю только то, что я ничего не знаю», — сказал Сократ. И это первый и необходимый шаг мистика почувствовать, что суть мира не познаваема из вне, что можно только подойти к берегу Тайны, как к побережью Океана, и замереть около. Дальше идти нельзя. Ум останавливается. Ты ощутил свою внешнюю границу и одновременно свою внутреннюю безграничность. Твоя душа может, как река, впасть в Океан. Ты можешь слиться с ним. Ты можешь обрести океаническое дыхание и призывать людей выйти из тесных стен и задышать полной грудью океаническим воздухом.

Настоящий мистик — это духовный реалист. Именно он чувствует ту реальность Вечности, которая нужнее всего душе человека и от которой он всеми способами на протяжении всей истории старается убежать, убегая тем самым от своей сущности, от самого себя. Человеку легче представить себе Бога где-то вовне. Дальше хочу привести цитату из текста Романа Перельштейна.

«Внешний незнакомец, который не устает являть нам свое могущество и превосходство, все же нужен людям. Самое удивительное и досадное состоит в том, что такой Бог нужен людям. Он превращается в лазейку, через которую мы можем хлынуть всем человечеством и дружно всем человечеством спрятаться от самих себя». И далее: «Нас так страшит присутствие Бога в сердце, так невыносимо ощущать Его ежесекундно, что мы готовы любым способом превратить Бога в объект и запустить в космос, отослать в прекрасное далеко».

Ощущать Бога — своей сущностью, своим внутренним, единым со всем сущим великим «Я» — трудно. Хотя только это и есть подлинная жизнь — Вечная жизнь. Может быть, самое трудное ощутить, что моя сущность — не только моя. Она является единой сущностью всего и всех. В глубине глубины моей находится то, что единит вся и всех. Войти в эту глубину, значит почувствовать, что Бог — Один.

Бог не может быть моим или твоим. У нас один Бог, или Бога нет. Нашедшая Бога душа нашла единство со всем человечеством. Такая душа уже не может ненавидеть даже врагов своих. Она во враге видит только слепого, не ведающего, что творит, — слепую часть единого Целого, отторгнутую от самой себя.

Но ощущать именно так трудно, бесконечно трудно. И люди вечно ищут более легких путей — ту самую лазейку, в которую можно ускользнуть от самого себя. Всё легче, чем духовный труд воссоединения с самим собой.

Если есть мировое зло, то в нем виноват кто-то. Если всё — во мне, то и виноват во всем я. Ну, это уж совсем не вмещается в ум человеческий. Невероятная мысль.

Иван Карамазов хочет вернуть Творцу билет на обещанную в грядущем мировую гармонию, ибо не может принять мира с его неисчислимыми жестокостями. И ему вторит Марина Цветаева: «Пора, пора, пора Творцу вернуть билет».

Я уже не раз рассказывала, какой кризис пережила в юности, видя и беря в себя все страдания мира. Я, как и Иов, просила у Бога ответа. И вдруг…

Всю жизнь я рассказывала об этом «вдруг», хотя знаю, что рассказать невозможно. И всё же всю жизнь пытаюсь. И вдруг… явление потрясающего света пронзило мне сердце, и я поняла, что, не любить этот свет я не могу. Что бы со мной ни было, не любить я не могу. И вот тогда я увидела внутренними глазами (во вне — ничего, кроме потрясающего сияния) образ величайшей духовной красоты и поняла, к какой высоте мы все призваны. Ибо это был образ, увиденный изнутри, образ моего и всех нас высшего «Я». Это «Я» вмещало в себя всё.

Это была «я» и не «я» в одно и то же время. Это было мое бессмертное «Я», которому мое смертное ограниченное «я» могло говорить только «Ты». «Ты» — это более, чем я. Но «Ты» неразрывно связано со мной. Ты это Я, которое было и будет всегда, когда меня не будет. Мне никто не рассказал об этом. Я этого нигде не прочитала (когда читала, не понимала). Я это пережила. Это был опыт сердца.

«Мы живем в этом мире, если любим его», — сказал Тагор.

Очень простые слова и — бездонные, бесконечные. Истинная жизнь есть любовь, есть причастие тому, что любишь. Если ты любишь мир Божий, ты вмещаешь его внутрь себя. Ничего нет на стороне. Всё — в тебе.

Ум твой может требовать ответа от какого-то непредставимого мифического «другого». Ум направляет вопрос во вне. А сердце никого другого не знает. Не видит. Нет его. Есть только оно само — это бесконечно любящее, бесконечно счастливое и одновременно бесконечно страдающее сердце, которое, как бы оно ни страдало, не может не любить. Не может — и всё. Всё — во мне. Нет двух. Есть одно.

Мне некому вернуть билет.
Мне некого проклясть.
И у души отдушин нет,
Куда б излиться всласть.
И никого на стороне.
Никто не виноват.
А я — во всем и всё — во мне,
Весь рай и целый ад.
И смерть не выход. Нет как нет
Во мне небытия.
Перед собой держать ответ
Всю Вечность буду я.

Никто не виноват. А я — во всём. Так что же, правы друзья Иова, которые твердили ему, что он должен покаяться, что если Бог наказал, то вина его, он — Иов — грешен. Нет! Нет и нет! Никто другой, никто извне не может требовать от тебя покаяния и обвинять тебя, если у тебя внутри есть Высший Судия. Высший Судия, строжайший Судия открывается только тому, кто жаждет Его суда. Бог заговорил с Иовом, а не с его друзьями.

Явление Бога из бури произошло в сердце Иова. В сердцах его друзей не было встречи с Богом. Богоявление, прорвавшееся, как молния в небе, в сердце Иова, преобразило это сердце. Иов, увидевший Бога внутри, понял, почувствовал, что никогда ни в чем не может Его обвинить.

Да, никакого «Его», никакого «другого» нет и не было. Было всевмещающее сердце. И держать надо было ответ перед своим же сердцем, перед своим же «Я», которому все-таки говорю «Ты». Перед любовью, превосходящей всё смертное.

 

Что Ты даешь, о, что Ты мне даёшь?
Душа трепещет от переполнения.
Мерцающая световая дрожь —
Сквозь мир, сквозь грудь идущего теченья.
Нет, этот мир — не просто вещество.
Великий ткач сокрыт за этой тканью.
Всё — только русло лишь для Твоего
Могучего, глубокого Дыханья.
И ткется, ткется трепетная нить.
О, только б тонкой пряжи не нарушить:
О чем, о чем, о чем Тебя просить,
Любовь, переполняющая душу?!

 

Когда любовь переполняет душу, вопросы исчезают. Переполненная душа — душа всецелая, всеобъемлющая. И большего сказать невозможно. Дальше — молчание.

 

Замолкание ума.

Молчание разглаживает складки,
Стирает напряжение со лба.
И ты уже в ладу с миропорядком,
И душу больше не гнетет судьба.
Молчание. Молчание. Молчанья…
Густой покой. Затягиванье ран.
И ты уже не тонешь в океане,
А внутрь души вмещаешь океан.

Душа, вместившая в себя океан, это и есть свершившаяся душа. Нам остается только расти, идти к своему свершению в великом доверии к тому, что и кого мы любим. Может быть, в конце пути и разум наш получит ответы на свои вопросы. Ум наш, разум — тоже великий дар Божий. Только он должен знать свое второе место, всегда второе после Любви, после сердца. Пусть любовь переполнит душу, и тогда может начаться понимание.

Полнота жизни. Переполненность души. Причастность к Дыханию Океана — вот наша цель, а вернее — задумка Творца о нас — Его творениях, созданных по Его образу и подобию. Осуществление этого образа — вот что от нас требуется. А мы по слабости своей вечно просим чего-то другого:

Я попрошу помочь —
Ты не поможешь.
Я воззову к Тебе —
Ты не вонмешь.
Ты милосерд и добр?
О, Боже, Боже,
Все это утешительная ложь.
И все-таки всю жизнь к Тебе взываю
Сквозь все напасти, веря и любя.
Ты дал мне эту красоту без края
И бездну в сердце, чтоб вместить Тебя.

Вспоминаю сейчас изречение одного святого: «Человеческое сердце — это бездна, заполнить которую может только Бог».

Вот наше высочайшее предназначение, достойными которого нам надо быть.

Трудная задача. Бесконечно трудная. Но это наша задача.

Нам предназначено восхождение на великую высоту, называемую Богом. Это наша высота, до которой пока дошли только величайшие первопроходцы. А все человечество еще далеко внизу ищет лазеек, ищет возможности избежать этого трудного подъема.

Однако, лазеек остается все меньше и меньше.

Мы или будем собой, какими задуманы Богом, или не будем вообще. Может быть, много раз будем терпеть катастрофы, пока не осуществимся. Но если мы любим, мы, не оглядываясь, идем за Любимым. Мы наполняемся Дыханием Океана — Духом Святым.

И вера наша становится не обрядоверием, а великим духовным трудом — сотрудничеством с Творцом жизни — истинным Творчеством, всегда обращенным внутрь, к Источнику жизни.

 

Не прерывайте час молитвы,
Не прерывайте час, когда
Царит недвижная вода
И правят медленные ритмы.
Как будто мир смежает веки,
Во внутрь глаза его глядят,
И о всесильном человеке
Безмолвно говорит закат.
О том незримом, сокровенном,
Живущем в самой глубине, —
В центральной точке всей вселенной
И очень глубоко во мне.
И начинается великий,
Непрерываемый рассказ
О том, что в мире нет владыки,
Кроме Того, который — в нас.
В часы зари ширококрылой,
Немой молитвенной зари,
Собрались внутрь все наши силы
И мощь восходит изнутри.

 

 

Источник: Померанц Г., Миркина З. Спор цивилизаций и диалог культур (Лекции и статьи нулевых годов). М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив; Университетская книга, 2014. — 504 с.