Эта статья посвящается уходящему году. Она о надежде, поэзии и философии. Поэтов иногда называют философами, но они занимают более высокое положение в табеле о рангах, т.к. в отличие от философов говорят о сложных вещах простым языком, понятным многим. Несмотря на сугубо научное название, статья содержит яркие метафоры и глубокие поэтические обобщения, раскрывающие «вторичную реальность», рождающие новые смыслы и неожиданные параллели. Статья подтверждает мысль, что надежда, как активная философская категория, представляет собой одну из форм внутренней работы, если она несет позитивный смысл и «заряжена» деятельным началом. Автор напоминает нам, что такие западные исследователи надежды, как Э. Фромм, Э. Блох и др. говорят об активности, как имманентном свойстве надежды, как внутреннем ресурсе человека. Мы с разными чувствами оставляем этот год. Но, пожалуй, общим для всех будет чувство надежды, которое поддерживает нас в трудные и сложные периоды жизни. Будем надеяться, что оно не оставит нас и в следующем году. В нем заложены невероятные силы и такие же невероятные возможности. Мыслитель говорил: «Не идите в долгий путь отягощенными, но запаситесь светильником надежды». (Надземное. 878)

 

 

 

Надежда парадоксальна. Ее парадоксальность заключается в том, что она незримо присутствует в жизни каждого человека, оказывает определенное воздействие на миросозерцание и бытие индивида и общества в целом, но в то же время надежда остается самой неизученной из онтологически важных констант, загадочной и таинственной. Эрнст Блох заметил, что надежда - это «место в мире, которое обжито, как наилучшая культурная страна, и не исследована, как Антарктика» [Bloch E. 1997. С. 5].

Другая сторона парадоксальности надежды заключается в невозможности однозначно определить ее сущность. Такой подход будет страдать фрагментарностью и одноаспектностью исследования. В данном направлении движется русская религиозная философия, трактующая надежду как одну из нравственных добродетелей.

Интегральный подход призван отчасти восполнить этот пробел, осветив, по крайней мере, четыре измерения надежды: гносеологическое, онтологическое, аксиологическое и функциональное. В результате надежда представляется как многоуровневое, многоаспектное и полифункциональное явление.

Целостному постижению феномена надежды способствует ее изучение с позиции индивидуального и коллективного сознания.

 

Коллективное представление о надежде находит свое отражение в обыденной картине мира. Философская картина мира состоит из совокупности индивидуальных представлений о надежде, отражающих разные точки зрения, разные аспекты понимания надежды в истории философской мысли.

При соотношении обыденного (коллективного) и философского (индивидуального) знания наблюдается определенная степень совпадения и расхождения. Сущностные характеристики надежды, сформированные и зафиксированные обыденным сознанием, получают дальнейшую обработку и развитие в индивидуальных философских концепциях, иными словами, обыденное знание о предмете является базовым, лежащим в основе знания научно-философского. За пределами философской картины мира остаются обыденные представления, не удовлетворяющие специфическим требованиям научно-философского знания.

Поэтическая интерпретация концепта представляет собой вторичную реальность, которая не только реализует концептуальные смыслы, заложенные в обыденном сознании, но и открывает новые, субъективно обозначенные смыслы, частично совпадающие с индивидуальными философскими представлениями.

 Я вспомнил прежних лет безумную любовь,

И все, чем я страдал, и все, что сердцу мило,

Желаний и надежд томительный обман.

(Пушкин А. С. Погасло дневное светило).

 

О сны моей последней ночи,

О дым, о дым моих надежд!

(Гиппиус З. Крылатое)

 В представленной парадигме: надежда - обман -дым (иногда сон) - общий объединяющий признак - иллюзорность.

Мысль об иллюзорности, тщетности наших надежд неоднократно возникала и в истории философской мысли. А. Шопенгауэр, выделяя в надежде в первую очередь этическую сторону, рассматривал ее как одно из самых больших зол, которое обманывает человека, обещая невозможное, тем самым продлевая и без того полную страданий жизнь.

 

 А.С. Пушкин             З.Гиппиус           А.Шопенгауэр   М.Мамардашвили        А.Камю

 Если Альбер Камю утверждает, что надежды затмевают ясность видения мира и, следовательно, препятствуют его адекватному познанию, то М. Мамардашвили идет дальше, провозглашая невозможность объективного познания самого себя при наличии надежды.

 И медленно в душе твоей

Надежда гибнет, гаснет вера.

(Пушкин А. С. Руслан и Людмила)

 Интересным представляется вопрос о соотношении надежды и веры. Между верой и надеждой обыденное сознание не проводит четкой границы, надежда ассоциируется с верой. Обыденное знание не выходит за пределы чувственно-ментальной сферы бытия человека. В связи с этим в концепте «надежда» доминирующим является эмоциональный компонент, связующие концепты «надежда» и «вера», т. к. оба явно или неявно заключают в себе положительный эмоциональный отклик, они обращены к лучшему будущему и имеют положительную коннотацию. Научная философия проникает в разные сферы человеческого бытия, поэтому имеет больше параметров, по которым можно сопоставить надежду и веру.

В отличие от надежды, вера основана на опыте и интуиции, мировоззренческих установках индивида. Для существования надежды этот фактор не является решающим.

Акты веры подлежат практической проверке. Всякое знание включает в себя элемент веры, следовательно, можно говорить об определенной степени соотношения веры и знания. Истинность или ложность заложенного в веру знания, проверяется временем. Это не всегда можно сказать о надежде. Иногда надежды бывают устремлены в неопределенное будущее.

Вера имеет конкретный, уже существующий объект, возможно, мифический. Объект надежды не всегда сформирован, мыслится как нечто желаемое.

Вера различает и выбирает верный вариант из уже имеющихся. Надежда, основанная на доминанте эмоционального компонента, этого не различает, так как объектом надежды выступает всегда желаемое, как бы неразумно оно ни было.

Надежда возникает в ситуации колебания духа от уверенности к сомнению. Вероятность укрепления надежды мала, но желаема. Вера имеет под собой твердые основания, она не допускает сомнения и колебания духа.

 

Таким образом, в обыденной философии нет четкого разделения надежды и веры, т. к. выделяется общий эмоциональный компонент: «направленность к позитивному будущему». Научная философия конкретизирует преобладание эмоционального компонента в надежде и интеллектуального компонента в вере.

 Когда возвышенные чувства,

Свобода, слава и любовь

И вдохновенные искусства

Так сильно волновали кровь, -

Часы надежд и наслаждений

Тоской внезапной осеня,

Тогда какой-то злобный гений  

Стал тайно навещать меня.

(Пушкин А. С. Демон).

 Надежда, будучи ожиданием, уверенностью в наступлении благоприятного, радостного события, в некоторой степени представляет собой предвкушение, предощущение удовольствия. Наслаждение - «высшая степень удовольствия» [СО, 1987, с. 391]. В парадигме надежда-наслаждение представлено нарастание признака «предощущение удовольствия» до его максимального развития. Временная ограниченность выступает показателем того, что период нарастания признака закончился. Воздействие тоски на надежду и наслаждение является следствием разочарования в ожидаемом. Предвкушение, предощущение удовольствия было сильнее и радостнее, чем осуществление самых желанных надежд

В философской концепции А. Шопенгауэра мы встречаем аналогичную мысль. Философ понимает надежду как мысленное предощущение, радость которого несравнима по силе воздействия с ощущениями, которые мы испытаем в момент осуществления надежд. Предощущение оказывается реальнее и весомее осуществления самих надежд, которые в момент осуществления несут разочарование и страдание.

 Опять весна; опять смеется луг,

И весел лес своей младой одеждой,

И поселян неутомимый плуг

 Браздит поля с покорством и надеждой.

(Евг. Баратынский. На посев леса).

 

Пред промыслом оправданным ты ниц

 Падешь с признательным смиреньем,

С надеждою, не видящей границ,

И утоленным разуменьем...

( Евг. Баратынский. Осень).

 Парадигма покорство - надежда - смиренье объединена общим признаком «терпение».

 

Соотношение надежды и терпения в истории философии носит характер противоречивый, определяющийся национальным своеобразием.

Слова «терпение» и «терпимость» восходят к общеславянскому корню с первоначальным значением «неметь, твердеть, застывать» [Шанский Н. М., Иванов В. В., Шанская Т. В. 1971. С. 441], который этимологически обозначал некое физическое состояние. В современном русском языке «терпение» и «терпимость» соотносятся с духовной сферой человеческого бытия и выступают в качестве паронимов. «Терпение», согласно словарю Ожегова С. И., имеет несколько значений:

1) способность безропотно и стойко переносить что-нибудь (страдание, боль, неудобство),

2) настойчивость, упорство и выдержка в каком-нибудь деле, работе.

«Терпимость» употребляется для обозначения:

1) того, что можно терпеть, с чем можно мириться,

2) умение без вражды, терпеливо относиться к чужому мнению, взглядам, поведению.

Эти слова обозначают некие обобщенные ситуации социального мироустройства, прототипическим свойством которых является стремление субъекта к сохранению равновесия, несопротивление внешним обстоятельствам, примирение с ними. Обстоятельства эти, безусловно, носят негативный характер. Именно в такой момент возникает необходимость в терпении, терпимости и надежде. Имманентным объединяющим свойством и надежды, и терпения выступает устремленность к благоприятному будущему, пассивность носителя надежды.

Такого рода отношения сопряженности терпения и надежды характерны в первую очередь для русского менталитета.

Эта сопряженность верифицируется существованием в русском языке слова «авось», не имеющего аналогов в других языках. Согласно словарю Ожегова С. И. [Ожегов С. И. 1987. С. 302], «авось» обозначает «может быть (о том, что желательно для говорящего, на что он надеется)». Выражение «на авось» - на случайную удачу. Таким образом, и «авось», и «надежда» выражают установку на благоприятное, желаемое событие, но в «авось» заложено больше непредсказуемости, случайности, безосновательности, смирения и даже пассивности. Иными словами, русское «авось» - это совмещение надежды и терпения, «совпадение» их в одном слове. По наблюдениям А. Вежбицкой, частица «авось» занимает важное место в русской культуре, русском народном самосознании и народной философии. «Русское авось» - «это отношение, трактующее жизнь как вещь непредсказуемую», как существование «в непознаваемом и не контролируемом рациональным сознанием мире» [Вежбицкая А. 1996. С. 78 - 79].

 

Неслучайно, большой знаток русского языка, быта и духа русского народа, В. И. Даль, классифицируя пословицы и поговорки, включает в единое смысловое пространство выражения, содержащие смыслы «судьба», «терпение», «надежда», «авось». Таким образом, для русского менталитета эти понятия выступают как различные, но соотносимые качественные измерения единого человеческого бытия, взаимодополняющие и взаимовключающие понятия.

В сознании западного человека, напротив, терпение и надежда носят характер взаимоисключения. Подтверждением данного утверждения является отсутствие аналога русскому «авось», совмещающему в себе и надежду, и терпение.

Западные исследователи надежды (Э. Фромм, Э. Блох) единогласно выделяют активность как имманентное свойство надежды. Пассивная надежда представляет собой упование на время, смирение, терпение, примирение с существующими обстоятельствами, т.е. пассивная надежда представляет собой замаскированное отчаяние, а потому не является надеждой в собственном смысле слова. Надежда, заставляющая человека действовать, готовящая его к наступлению будущих благоприятных преобразований, является истинной надеждой.

Таким образом, русское самосознание объединяет надежду и терпение, сознание западное - противопоставляет.

 Если нет на земле надежды -

То все прах.

(З. Гиппиус. Христу).

 В образной поэтической форме автор выражает глубокую философскую мысль о последствиях крушения надежд: потеря смысла жизни, деструктуризация жизни, самоубийство, смерть.

 Смоленый плот - последнюю надежду -

Волна в щепы разбила о скалу.

(В. Высоцкий. Вечный огонь).

 Этимологически в концепт «надежда» заложено свойство служить опорой. Материализация слова «надежда» (надежда-плот) свидетельствует о значимости ее для человека, но, с другой стороны, плот представляет собой слабую опору, ненадежную.

 

В поэтическом контексте реализуется противоречивая мысль: надежда дает опору, но эта опора может быть столь зыбкой, что и опорой в полном смысле слова не является. В философских концепциях можно также встретить противоречивые взгляды относительно способности надежды служить духовной опорой человеку.

Поэтическая интерпретация концепта «надежда» и его философское воплощение совпадают лишь отчасти. За пределами философской картины мира остаются яркие индивидуальные смыслы, отраженные в поэтическом дискурсе и позволяющие по-новому взглянуть на концепт «надежда», открыть новые аспекты его изучения, не заявленные в философских концепциях.

 Иисус, детей надежда!

Прости, что я скорблю!

Темна твоя одежда,

Но я Тебя люблю.

(З. Гиппиус. Нескорбному учителю).

 В религиозной философии Бог является одновременно и главным объектом надежд, и надеждой как таковой одинаково для всех верующих. В поэтическом контексте появляется мысль, глубочайшая по своему содержанию: Бог - «детей надежда».

Контингент видящих в Боге надежду сужается. Лишь дети, маленькие и неразумные, способны полагаться на Бога, как все люди, тонко чувствующие истину, доверчивые и верные?! Объяснение появлению этого смысла можно найти, если обратиться к исторической ситуации. В конце XIX - начале XX века развивается тенденция к утрате веры, к потере Бога; свершилось то, о чем давно заявил Фридрих Ницше: «Бог умер». Человек в Бога больше не верит.

 Ибо радость из-под муки рвется,

И надеждой кажется мне кровь.

Пусть она за эту радость льется,

За Того, к кому моя любовь.

(З. Гиппиус. Мученица).

 Новизна восприятия формируется за счет создания эффекта парадоксальности на основе нарушения логических и смысловых стандартов. В традиционном понимании кровь ассоциируется со страданием, мучением. В контексте страдания кровь и муки несут в себе надежду.

Надежда в поэтическом дискурсе отражает обыденные нужды людей:

 И, кажется, надежда есть,

Что все-таки - не буду старой!

(М. Цветаева. И кажется.)

 

Тебе надежда,

Увы, на спасение есть!

(З. Гиппиус. Опустошение).

 Научная философия находится выше обыденных представлений. Она витает в высоких сферах человеческого бытия. При соотношении поэтической интерпретации и философских воплощений надежды можно обнаружить и отличительные особенности структуры.

 Е.А.Баратынский   В.Высоцкий        М.Цветаева          С.И.Ожегов          В.И.Даль

Традиция дуалистического мировосприятия уходит корнями в далекое прошлое. В стихотворении Е. А. Баратынского дуальность мира представлена двумя полюсами: «надежда» -  «безнадежность».

 Дало две доли провиденье

На выбор мудрости людской:

Или надежду и волненье,

Иль безнадежность и покой.

 Доля - участь - судьба. Согласно словарю С. И. Ожегова, «судьба - стечение обстоятельств, не зависящее от воли человека, ход жизненных событий». Имманентным свойством доли является независимость от воли человека. Чтобы сделать выбор, необходима мудрость, которая приобретается опытом. Из сказанного логически следует, что авторское понимание «доли» не совпадает с традиционным. Человек сам может выбирать свою судьбу, представленную парадигмой «надежда - безнадежность». Долю «надежда» выбирает тот, у кого бодрость и неопытность ума, кто не знаком с судьбой: Верь тот надежде обольщающей,

 Кто бодр неопытным умом,

Лишь по молве разновещающей

С судьбой насмешливой знаком.

 Субъект выбора должен обладать энергией, жаждой познания, быть деятельным («крылья вам даны», «замыслы блестящие», «сердца пламенные сны»). Субъект, делающий выбор в пользу доли «надежда», не обладает мудростью, а следовательно, не может сам сделать выбор. Вероятно, доля «надежда» выпадает каждому в начале жизни.

С приобретением мудрости («судьбину испытавшие», «знанье бытия приявшие») на смену доле «надежда» приходит «безнадежность». Доли «надежда» и «безнадежность» в поэтическом дискурсе реализуются через уникальные ассоциаты антонимического типа: волнение - покой, незнание -. знание (“бодр неопытным умом ”/ “знанье бытия приявшие"), неопытность -. опыт («по молве. с судьбой .знаком»/ «судьбину испытавшие»), жар -. холод («юноши кипящие», «сердца пламенные сны»/ «берегите хлад спасительный»), действие - бездействие («крылья вам даны»/ бездейственная душа), чувство -  бесчувственность («бездумно вдавшись в их обман» / «бесчувствием блаженны»).

  

В анализируемом стихотворении отражаются естественные этапы человеческой жизни:

1) нет мудрости, но есть надежда;

2) есть мудрость - нет надежды.

Приобретение мудрости - это переход от надежды к безнадежности. Следовательно, человек не может выбирать долю «надежда»/ «безнадежность». Они изначально даны провидением. Причем, доля «надежда» - это обман, сон, а «безнадежность» -пробуждение «для страдания».

Поэтический дискурс актуализирует позицию надежды по отношению к человеку. Надежда может представлять собой объект непосредственного воздействия:

 Я знал любовь, но не знавал надежды,

Страдал один, в безмолвии любил.

(Пушкин А. С. Князю А. М. Горчакову).

 

Крик станций: останься!

Вокзалов: о жалость!

И крик полустанков:

Не Дантов ли Возглас:

«Надежду оставь!»

И крик паровозов.

(М. Цветаева. Крик станций).

 

В ней разбудить огонь желаний

Еще надежду я хранил.

(Е. А. Баратынский. Сердечным нежным языком).

 

Неси мою надежду, ветер черный,

Туда, наверх, к престолу нашей Правды!

(З. Гиппиус. Опустошение).

 

Поспорим, перечтем, посудим, побраним,

Вольнолюбивые надежды оживим.

(А. С. Пушкин. Чаадаеву 1821).

 Человек может знать надежду, оставить, хранить, нести, оживить. Следовательно, надежда представляется неким живым пассивным существом, подверженным различным манипуляциям со стороны. В философской картине мира воздействие человека на надежду ограничивается стремлением избавиться от нее, в случае негативного восприятия ее, или укрепит ее, в случае положительного восприятия.

  

А.В.Кольцов              Г.Р.Державин         А.А.Блок            А.А.Фет          В.А.Жуковский  

Но чаще всего в поэтическом тексте надежда выступает в качестве активного действующего субъекта:

 Лейся, мой ручей, стремись,

Жизнь уж отцвела.

Так надежды пронеслись,

Так любовь ушла.

(Вас. Жуковский. К месяцу)

 

Были дни - и я любила Сны о радости земной;

Но надежда изменила,

Радость - сон в судьбе моей.

(А. В. Кольцов. Сирота)

 

Но уж в очах горят надежды,

Едва доступные уму.

(А. Блок. Но уж в очах.)

 

Я видел гроб; открылась дверь его:

Туда, туда моя надежда полетела.

(А. С. Пушкин. Подражание)

 

Исчезли навсегда часы очарованья,

Пора прекрасная прошла,

Погасли юные желанья.

Надежда в сердце умерла.

(А. С. Пушкин. Напрасно, милый друг)

 

А все надежда в сердце тлеет..

(А. Фет. Какая грусть)

 

Но медленно в душе твоей

Надежда гибнет, гаснет вера.

 (Пушкин А. С. Руслан и Людмила)

 

Я легковерен был: надежда, наслажденье

Меня с улыбкою манили в темну даль.

(Е. А. Баратынский. К Креницыну)

 

Так надежды молодые

Тешат сердце мне приветом

(Ап. Майков. Поле зыблется цветами)

 

Смерть, трепет естества и страх!

Мы - гордость с бедностью совместна,

Сегодня бог, а завтра прах;

Сегодня льстит надежда лестна,

А завтра: где ты, человек?

(Г. Державин. На смерть князя Мещерского)

 Исходя из этого, можно сделать вывод о том, что надежда - живое существо («умереть», «погибнуть»), способное гореть с разной степенью интенсивности («гореть», «тлеть»), совершать движения («пронестись», «полететь»), привлекающее человека («манить»). Надежда способна не только утешить человека, украсить его жизнь («тешить сердце», «льстить»), но в то же время может «изменить». Воздействие надежды на человека оказалось разнообразнее и интенсивнее, чем человека на надежду.

  

В философской картине мира надежда не может быть активным действующим субъектом, тем не менее определенная степень совпадения поэтических и философских смыслов существует. Обыденное сознание через действие персонифицированной надежды раскрывает часть ее характеристик. Научно-философское сознание прибегает к описательному методу, акцентируя внимание на других компонентах надежды: «источник» и «результат крушения надежд»

Философия не учитывает возможности внешнего проявления надежды. Традиционно философия местонахождение надежды определяет в сердце человека, не фиксируя внешние признаки наличия или отсутствия надежды. Исключением является философия психоанализа, обнаруживающая надежду в жестах, поступках, речи человека.

Обыденное сознание, считающее глаза зеркалом души, усматривает наличие надежды в глазах:

 Но уж в очах горят надежды,

Едва доступные уму.

(А. Блок. Но уж в очах.)

 Трудно не согласиться с утверждением, что надеющегося человека выдают не только жесты, поступки, речь, но и выражение лица, в частности, взгляд. Этот тонкий, едва уловимый смысл, характеризующий надежду, научная философия не в силах постичь и описать. Как можно рациональным, логичным языком описать горящий взгляд?! Это еще раз подтверждает мысль о том, что поэзия - своего рода философия, написанная доступным языком эмоций.

В поэтическом тексте наиболее полно раскрываются заложенные в слово смыслы благодаря таким его свойствам, как многоплановость содержания, ассоциативность и образность. Поэтическая интерпретация, представляющая собой периферию обыденного знания, отражает индивидуальные аспекты восприятия надежды, в определенной степени совпадающие с индивидуальными философскими концепциями, но и вносит новые смыслы в понимание.

 

 

Литература

Вначале еще раз о том, почему теме внутренней работы придается столь большое значение. Дело в том, что она становится стержнем всей сегодняшней деятельности. Предшествующие попытки консолидировать РД не принесли успеха в силу  доминирования старой личности, негативные качества которой не позволили преодолеть разногласия и создать сплоченный коллектив единомышленников. Внутренняя работа призвана решить эту проблему. Она позволит не наступать друг другу на ноги, не надо будет подавлять внутреннее раздражение, скрывать свое недовольство действиями коллег, мы не будем ни от кого зависеть и т.д. Все будет определяться собственным сознанием, своей внутренней мотивацией, личными качествами, знанием Учения, решимостью сделать что-то, действительно, важное и нужное… У каждого будет возможность принести свой «камень» на постройку Храма. Такая работа выполнит двоякую задачу: ускорит процессы расширения сознания и даст шанс на возврат Наследия и усадьбы. Это позволит вести общую работу, минуя личные несовершенства, не совпадающие взгляды, различные оценки, субъективные представления и т.д. Следующим шагом будет детализация  общей картины, которая позволит «привязать»  проект к «местности» – к своим условиям и личным обстоятельствам. Внутренняя работа – это ключ к решению многих сегодняшних проблем, она даст возможность выйти из тупика и направить силы в правильное русло.

 Чтобы двигаться вперед, нужна более совершенная личность, свободная от тех недостатков, которые влияют на наши поступки, определяют линию поведения и наше отношение к событиям, людям, явлениям… Без этого ситуация стагнации, работа старыми методами и по старым лекалам, будет продолжаться неопределенно долго, что неприемлемо, опасно и чревато многими последствиями. Внутренняя работа – это аксиоматика Учения не требующая каких-то отдельных объяснений и доказательств. Но сегодня она становится критически важным условием решения существующих проблем. Теперь направление работы перемещается во внутренний мир человека, в пространство его сознания – перемещается целиком и полностью. Практика показала, что без реализации этой задачи любые попытки дальнейших действий будут бессмысленны и бесплодны. В предыдущих статьях приводились современные особенности внутренней работы. Это ее пространственное значение, более глубокое понимание осознанности, рефлексии, избавление от плоскостного мышления, работа с причинами, а не следствиями, понимание роли подлинных чувств и мыслей, как источника перемен, как условия возвращения Наследия, овладение процессом творчества, осознание ключевого значения поддержки Учителей, без которой теряет смысл любая деятельность и т.д..  По сути, мы возвращаемся «на круги своя», к тому с чего начинали, но уже на более высокой ступени, с другим опытом и другими задачами. Я специально повторяю некоторые мысли,  т.к. многие из них до конца не поняты.

 Отдельным пунктом стоит вопрос деления людей на своих и чужих, на друзей и врагов. Речь идет не только о рериховцах, но и о более широком общественном пространстве. Мы привыкли считать друзьями тех, кто придерживается близких нам взглядов, разделяет одни и те же ценности. Все остальные причисляются либо в стану врагов, либо относятся к серой массе, не представляющей какой-либо интерес. Но есть и другая оценочная шкала – «полезность для эволюции». Сюда могут входить и друзья, и враги. Принцип «не холоден и не горяч» является в этом смысле пробным камнем. Критерий – это наличие энергии, которая отличает яркую и активную личность от вялой и апатичной. Такие люди должны быть в поле нашего зрения, как потенциальные единомышленники и работники общего блага. Примеров, когда враг может стать другом можно привести немало. Это роман  «Капитанская дочка» А.С.Пушкина, «Четырнадцать футов» А.Грина, «Кавказский пленник» Л.Н.Толстого и т.д. Т.е. я хочу, сказать, что надо более мудро относиться к понятиям «друг» и «враг», т.к. часто наши личные враги могут быть друзьями эволюции, как в узком (конкретном жизненном сюжете), так и в самом широком смысле слова, что требует большей мудрости и сдержанности в оценке их роли с духовно-этической точки зрения. Переосмысление этих понятий – тоже внутренняя работа, которая расширяет сознание и позволяет смотреть на привычные вещи с иной, более широкой перспективы.

При существующем уровне сознания мы не готовы быть помощниками Учителя, мы не готовы участвовать в решении планетарных задач, мы не готовы ни к каким формам единения, мы не готовы к решению любых вопросов, связанных с Иерархическими и эволюционными задачами. Цель внутренней работы сократить расстояние между желаемым и действительным, приблизить нас к роли учеников, которым перечисленные задачи будут по плечу. Сейчас идея внутренней работы ждет своей разработки, к ней могут подключиться все, кто понимает важность этой задачи, кто готов принять этот подход хотя бы на уровне рамочного проекта с последующей разработкой плана действий и конкретных пошаговых решений. Для начала надо просто обсудить эту идею в группах, обществах, коллективах, обменяться мыслями, посмотреть на эту задачу с различных сторон. Проблема в том, что других способов решить наши рериховские проблемы у нас нет. Суть в том, что эту работу надо сделать самим, без подсказок со стороны, без навязывания, без уговоров, без давления, только тогда она станет жизнеспособной и будет иметь будущее.

       Приведенная ниже публикация продолжает разговор о различных формах внутренней работы. Речь пойдет о категориях японской культуры, которые составляют основу японской эстетики. Начав более полно изучать этот вопрос, я столкнулся с целым рядом интересных тем, которые имеют самое прямое отношение к внутренней работе. Речь идет о канонах японской красоты, о таких понятиях, как ощущение незавершенности, видение всеобщего за единичным, использование искусства намека, о тождестве простоты и естественности, о мастерстве подтекста, поэтизации изменчивости и т.д. Культурные японские ценности нашли свое отражение и в институте самураев, который формировал идеал воина, основанный на буддийских традициях безразличия к смерти, верности долгу, воспитания отваги, мужества, выносливости, терпения... Е.И.Рерих  высоко ценила японское искусство и героические черты японской нации. «В японском ведении войны много героических черт». (Е.И.Рерих – Ф.Д.Лукину. 19 июня  1933 г.) «Искусство Японии и ее героическая литература всегда были близки сердцу нашему». (Е.И.Рерих – американским сотрудникам 5 апреля 1932 г.) «Япония была единственной мажор-нэшен на Конвенции, которая подняла Знамя!!! Тем большая их заслуга». (Е.И.Рерих – Н.К. и Ю.Н. Рерихам. 6 февраля 1934 г.) Эта публикация составлена на основе нескольких материалов, раскрывающих особенности японской эстетки, которые без сомнения могут быть отнесены к новым формам внутренней работы, расширяющим сознание, ведущим к более глубокому пониманию внутреннего мира человека.

 

САБИ, ВАБИ, СИБУЙ, ЮГЭН.

ГЛАВНЫЕ ПОНЯТИЯ ЯПОНСКОЙ ЭСТЕТИКИ.

Фрагмент из книги «Ветка сакуры»

 

 

Мерилами красоты у японцев служат четыре понятия, три из которых (саби, ваби, сибуй) уходят корнями в древнюю религию синто, а четвертое (югэн) навеяно буддийской философией. Попробуем разобраться в содержании каждого из этих терминов.

 САБИ

Слово первое — «саби». Красота и естественность для японцев — понятия тождественные. Все, что неестественно, не может быть красивым. Но ощущение естественности можно усилить добавлением особых качеств.

Считается, что время способствует выявлению сущности вещей. Поэтому японцы видят особое очарование в следах возраста. Их привлекает потемневший цвет старого дерева, замшелый камень в саду или даже обтрепанность — следы многих рук, прикасавшихся к краю картины.

 Вот эти черты давности именуются словом «саби», что буквально означает ржавчина. Саби, стало быть, — это неподдельная ржавость, архаическое несовершенство, прелесть старины, печать времени.

Если такой элемент красоты, как саби, воплощает связь между искусством и природой, то за вторым словом — «ваби» — виден мост между искусством и повседневной жизнью. Понятие «ваби», подчеркивают японцы, очень трудно объяснить словами. Его надо почувствовать.

 

ВАБИ

Ваби — это отсутствие чего-либо вычурного, броского, нарочитого, то есть в представлении японцев вульгарного. Ваби — это прелесть обыденного, мудрая воздержанность, красота простоты.

Воспитывая в себе умение довольствоваться малым, японцы находят и ценят прекрасное во всем, что окружает человека в его будничной жизни, в каждом предмете повседневного быта. Не только картина или ваза, а любой предмет домашней утвари, будь то лопаточка для накладывания риса или бамбуковая подставка для чайника, может быть произведением искусства и воплощением красоты. Практичность, утилитарная красота предметов — вот что связано с понятием ваби.

«Ваби» и «саби» — слова старые. Со временем они стали употребляться слитно, как одно понятие — «ваби-саби», которое затем обрело еще более широкий смысл, превратившись в обиходное слово «сибуй».

 

СИБУЙ

Если спросить японца, что такое сибуй, он ответит: то, что человек с хорошим вкусом назовет красивым. Сибуй, таким образом, означает окончательный приговор в оценке красоты. На протяжении столетий японцы развили в себе способность распознавать и воссоздавать качества, определяемые словом «сибуй», почти инстинктивно. В буквальном смысле слова сибуй означает терпкий, вяжущий. Произошло оно от названия повидла, которое приготовляют из хурмы.

Сибуй — это красота простоты плюс красота естественности. Это не красота вообще, а красота, присущая назначению данного предмета, а также материалу, из которого он сделан. Кинжал незачем украшать орнаментом. В нем должна чувствоваться острота лезвия и добротность закалки. Чашка хороша, если из нее удобно и приятно пить чай и если она при этом сохраняет первородную прелесть глины, побывавшей в руках гончара. При минимальной обработке материала — максимальная практичность изделия  сочетание этих двух качеств японцы считают идеалом…

Слово «сибуй» воплощено в терпком вкусе зеленого чая, в тонком, неопределенном аромате хороших духов.

Сибуй — это первородное несовершенство в сочетании с трезвой сдержанностью. Все искусственное, вычурное несовместимо с этим понятием.

 

Когда знакомишься в музее с историей японского искусства, невольно рождается вопрос: где же здесь последовательное развитие стилей? Такая преемственность не сразу бросается в глаза, ибо сказывается она не в форме, а в содержании.

Японское искусство подобно напитку, который народ издавна готовит сам по собственным и неизменным рецептам, порой перенимая из-за рубежа лишь форму посуды. Сколь ни совершенным было искусство, пришедшее когда-то из соседнего Китая, японцы заимствовали его лишь как сосуд. Так и нынешние веяния с Запада, вплоть до самых модернистских, служат для японцев лишь посудой, в которую они по-прежнему наливают напиток того же терпкого, вяжущего вкуса.

Понятия «ваби», «саби» или «сибуй» коренятся в умении смотреть на вещи как на существа одушевленные. Если мастер смотрит на материал не как властелин на раба, а как мужчина на женщину, от которой он хотел бы иметь ребенка, похожего на себя, — в этом отзвук древней религии синто.

Можно сказать, что понимание красоты заложено в японцах от природы — от природы в самом буквальном смысле этого слова. И здесь уже можно говорить не только о влиянии синто, но и о том глубоком следе, который оставил в японском искусстве буддизм.

 

ЮГЭН

Тайна искусства состоит в том, чтобы вслушиваться в несказанное, любоваться невидимым.

В этой мысли коренится четвертый критерий японского представления о красоте. Он именуется «югэн» и воплощает собой мастерство намека или подтекста, прелесть недоговоренности.

Заложенная в природе Японских островов постоянная угроза непредвиденных стихийных бедствий сформировала у народа душу, очень чуткую к изменениям окружающей среды. Буддизм добавил сюда свою излюбленную тему о непостоянстве мира. Обе эти предпосылки сообща привели японское искусство к воспеванию изменчивости, бренности.

Радоваться или грустить по поводу перемен, которые несет с собой время, присуще всем народам. Но увидеть в недолговечности источник красоты сумели, пожалуй, лишь японцы. Не случайно своим национальным цветком они избрали именно сакуру.

 

 

ИЗМЕНЧИВОСТЬ И НЕДОЛГОВЕЧНОСТЬ

Весна не приносит с собой на Японские острова того борения стихий, когда реки взламывают ледяные оковы и талые воды превращают равнины в безбрежные моря. Долгожданная пора пробуждения природы начинается здесь внезапной и буйной вспышкой цветения вишни. Ее розовые соцветия волнуют и восхищают японцев не только своим множеством, но и своей недолговечностью. Лепестки сакуры не знают увядания. Весело кружась, они летят к земле от легчайшего дуновения ветра. Они предпочитают опасть еще совсем свежими, чем хоть сколько-нибудь поступиться своей красотой.

Поэтизация изменчивости, недолговечности связана со взглядом буддийской философии дзэн, оставившей глубокий след в японской культуре. Смысл учения Будды, проповедует дзэн, настолько глубоко, что его нельзя выразить словами. Его можно постигнуть не разумом, а интуицией; не через изучение священных текстов, а через некое внезапное озарение. Причем к таким моментам чаще всего ведет созерцание природы в ее бесконечном изменении, умение всегда находить согласие с окружающей средой, видеть величие мелочей жизни.

С вечной изменчивостью мира, учит дзэн, несовместима идея завершенности, а потому избегать ее надлежит и в искусстве. В процессе совершенствования не может быть вершины, точки покоя. Нельзя достигнуть полного совершенства иначе, как на мгновение, которое тут же тонет в потоке перемен.

Совершенствование прекраснее, чем совершенство; завершение полнее олицетворяет жизнь, чем завершенность. Поэтому больше всего способно поведать о красоте то произведение, в котором не все договорено до конца.

 

ИСКУССТВО НЕДОСКАЗАННОСТИ

Чаще намекать, чем декларировать, — вот принцип, который делает японское искусство искусством подтекста. Художник умышленно оставляет в своем произведении некое свободное пространство, предоставляя каждому человеку по-своему заполнять его собственным воображением.

У японских живописцев есть крылатое выражение: «Пустые места на свитке исполнены большего смысла, нежели то, что начертала на нем кисть». У актеров издавна существует заповедь: «Если хочешь выразить свои чувства полностью, раскрой себя на восемь десятых».

Японское искусство взяло на себя задачу быть красноречивым на языке недомолвок. И подобно тому, как японец воспринимает иероглиф не просто как несколько штрихов кистью, а как некую идею, он умеет видеть на картине неизмеримо больше того, что на ней изображено. Дождь в бамбуковой роще, ива у водопада — любая тема, дополненная фантазией зрителя, становится для него окном в бесконечное разнообразие и вечную изменчивость мира.

Югэн, или прелесть недосказанности, — это та красота, которая скромно лежит в глубине вещей, не стремясь на поверхность. Ее может вовсе не заметить человек, лишенный вкуса или душевного покоя.

 

 

ОТРИЦАНИЕ СИММЕТРИИ

Считая завершенность несовместимой с вечным движением жизни, японское искусство на том же основании отрицает и симметрию. Мы настолько привыкли делить пространство на равные части, что, ставя на полку вазу, совершенно инстинктивно помещаем ее посредине. Японец столь же машинально сдвинет ее в сторону, ибо видит красоту в асимметричном расположении декоративных элементов, в нарушенном равновесии, которое олицетворяет для него мир живой и подвижный.

Симметрия сознательно избегается также потому, что она воплощает собой повторение. Асимметричное использование пространства исключает парность. А какое-либо дублирование декоративных элементов японская эстетика считает грехом.

Посуда на японском столе не имеет ничего общего с тем, что мы называем сервизом. Приезжие изумляются: что за разнобой! А японцу кажется безвкусицей видеть одну и ту же роспись и на тарелках, и на блюдах, и на супнице, и на чашках, и на кофейнике.

 

ЖИВОПИСЬ НАМЕКОВ

Итак, наслаждаться искусством значит для японцев вслушиваться в несказанное, любоваться невидимым. Таков жанр суми-з — словно проступающие сквозь туман картины, сделанные черной тушью на мокрой бумаге, живопись намеков и недомолвок.

  Таковы хайку — стихотворения из единственной фразы, из одного поэтического образа. Эта предельно сжатая форма способна нести в себе поистине бездонный подтекст. Отождествляя себя с одним из четырех времен года, поэт стремится не только воспеть свежесть летнего утра в капле росы, но и вложить в эту каплю нечто от самого себя, давая фантазии читателя толчок, чтобы ощутить и пережить это настроение по-своему.

Таков театр Ноо, где все пьесы играются на фоне одной и той же декорации в виде одинокой сосны и где каждое движение актера строго предписано и стилизовано.

Во всем этом проявляется сознательная недосказанность, отражающая не бедность ума или недостаток воображения, а творческий прием, который уводит человека гораздо дальше конкретного образа.

 

ПОЭЗИЯ САДА КАМНЕЙ

Наивысшим проявлением понятия «югэн» можно считать поэму из камня и песка, именуемую философским садом. Мастер чайной церемонии Соами создал его в монастыре Реанзи в Киото за четыре столетия до того, как современные художники открыли язык абстрактного искусства иными путями.

Экскурсанты с американских военных баз прозвали этот сад теннисный кортом. Люди, привыкшие воспринимать красоту не иначе как в цифровом выражении, видят здесь лишь прямоугольную площадку, посыпанную белым гравием, среди которого в беспорядке разбросано полтора десятка камней.

Но это действительно поэзия. Глядя на сад, понимаешь, почему многие ультрамодернистские искания Запада представляются японцам вчерашним днем. Не следует разжевывать, как в некоторых туристских путеводителях, версии о том, что камни, торчащие из песчаных волн, олицетворяют тигрицу, которая со своим выводком переплывает реку; или что здесь изображены горные вершины над морем облаков. Чтобы ощутить подлинный смысл такого творения, его асимметричную гармонию, которая выражает всеобщую сущность вещей, вечность мира в его бесконечной изменчивости, слова не нужны.

 

«При виде предметов блестящих мы, японцы, испытываем какое-то неспокойное состояние. Европейцы употребляют столовую утварь из стекла, стали либо никеля, начищают ее до ослепительного блеска, мы же такого блеска не выносим. Я не хочу этим сказать, что мы не любим вообще ничего блестящего. Но мы действительно отдаем предпочтение тому, что имеет глубинную тень, а не поверхностную ясность. Это тоже блеск, но с налетом мути — лоска времени, или, говоря точнее, «засаленности». Европейцы стремятся уничтожить всякий след засаленности, подвергая предметы жестокой чистке. Мы же, наоборот, стремимся бережно сохранить ее. возвести ее в некий эстетический принцип. Мы действительно любим вещи, носящие на себе следы человеческой плоти, масляной копоти, выветривания и дождевых отеков. Мы любим расцветку, блеск и глянец, вызывающие в нашем представлении следы подобных внешних влияний. Мы отдыхаем душой, живя в такого рода зданиях и среди таких предметов». (Дзэнитиро Танидзаки, Похвала тени. Токио, 1932)

«Вообще говоря, мы делаем вещи с расчетом на прочность, японцы же — на недолговечность. Очень мало обиходных предметов предназначено в Японии для длительного использования. Соломенные сандалии, которые заменяются на каждом этапе пути; палочки для еды, которые всегда даются новыми и потом выбрасываются; раздвижные створки — седзи, которые служат как окна или как перегородки, заново оклеиваемые бумагой дважды в год; татами, которые заменяют каждую осень. Все эти примеры множества вещей повседневной жизни иллюстрируют примиренность японцев с недолговечностью». (Лафкадио Херн, Кокоро. Лондон, 1934)

«Чуткий ко всяким проявлениям движения жизни, японец мало любит форму, этот предел подвижности. Симметричность всего живущего, форм животных и растений — это явное выражение стремления природы к равновесию — оставляет его совершенно равнодушным.

 

Он наблюдает и ухватывает в природе асимметричное, нарушенное равновесие, подчеркивает формы в момент изменения». (Г. Востоков, Японское искусство. СПб.., 1904)

 

  

ЯПОНСКАЯ ТЕХНИКА НАСЛАЖДЕНИЯ ЮГЭН

 

 

ОБЩАЯ СЕМАНТИКА В ПОНИМАНИИ ЯПОНЦЕВ

Общая семантика – это европейская наука о том, что словами нельзя описать реальность (карта не территория, меню – не пища). Истина воспринимается, как и в югэн, интуитивно и не может быть выражена никакими способами, кроме иррациональных.

У японцев 4 измерения сознания: длина, ширина, высота и югэн. Югэн -  это четвёртое измерение мироощущения японцев.

Югэн в сочетании с другими сопутствующими ему факторами японской психики ваби-саби и моно-но аварэ является животворным ручьём наслаждения жизнью.

Ваби-саби – это часть японского эстетического мировоззрения. «Ваби» ассоциируется со скромностью, одинокостью, неяркостью, внутренней силой. «Саби» — с архаичностью, неподдельностью, подлинностью.

Истинное понимание недостижимо посредством слов или языка, поэтому принятие ваби-саби через несловесные способы выражения является наиболее подходящим.

Моно-но аварэ - “печальное очарование вещей”, одно из определений прекрасного. Оно связано с верой в то, что в каждой вещи заключено своё божество — ками, в каждой вещи — своё неповторимое очарование. Аварэ — это то, что вызывает восторг, взволнованность. Аварэ — внутренняя суть вещей. Все вместе эти особенности японской психики дают японцам ни с чем несравнимую радость от всего, что встречается им в жизни.

 

НАСЛАЖДЕНИЕ ИСКУССТВОМ

Японское искусство абсолютно непохоже ни на какое-либо другое искусство народов нашего мира. Оно отличается лаконичностью, изяществом, но главное возможностью проникать в его внутреннее пространство.

Например, японцы видят свои картины, и даже фото, изнутри. Художнику не надо пытаться мысленно войти в изображаемый им мир, он изначально его пишет изнутри. А зритель начинает рассматривать картину не с позиции внешнего наблюдателя, а с места участника на картине изображённого сюжета.

Европейцу же надо применить приём прочувствования общей семантики картины, почувствовать в ней НЕЧТО или бренность собственной жизни, чтобы оказаться во внутреннем измерении картины.

Зато какое наслаждение можно получить от такого нового восприятия живописи. Это много сильнее 3D или голографии.

 

 

 МАСТЕР-КЛАСС: ИСКУССТВО НЕДОСКАЗАННОГО ИЛИ ЮГЭН

 

ЭСТЕТИКА НАМЁКА

Еще один перевод «Югэн» — это «прелесть недосказанности». Его часто называют искусством (эстетикой) намёка, недоговорённости, пустого пространства. Как сказал в своё время японский художник: «Если хочешь нарисовать цветок, нарисуй пространство вокруг цветка, и цветок проявится сам». Японцы полагают, что недосказанность, пустóты, намёки без указания на конкретное решение придают произведению эстетический шарм. То есть у зрителя, слушателя, читателя возникает чувство прекрасного.

В чём, собственно, важность югэн? Верно воспринятые намёк и недосказанность превращают читателя из потребителя в соавтора. Ему указывают путь, по которому он дальше идёт сам. Ему намекают на ряд обстоятельств, которые он связывает — сам! Ему показывают краешек, а он открывает тайну сам.

Читатель, умеющий воспринимать искусство намёка, недосказанности, недоговорённости, пауз и лакун, воспринимает книгу, спектакль, картину как со-автор и со-творец. У него просыпается воображение, и он восстанавливает недостающие детали.

Дело не в том, что автор эти детали потерял, забыл про них, что-то не доделал. Мы говорим о намеренно оставленных намёках и пустотах, о еле слышных полутонах.

Они будят воображение, заставляют, вернее, провоцируют читателя или зрителя самостоятельно достраивать картину, заполнять пустоты и ловить настроение. Кроме логических цепочек информации, ловится эмоциональное и эстетическое состояние, если угодно, аура.

Это превращает напечатанный текст не просто в набор букв, которые обозначают некие слова и понятия, а в своего рода символы, которые читатель воспринимает на другом уровне, наблюдая скрытое между строк.

 

ЮГЭН И ФАНТАСТИКА

Югэн как эстетический принцип был очень свойственен фантастике «золотого» и «серебряного» веков. Причём как нашей, так и зарубежной. Для того чтобы пользоваться югэном, не нужно родиться японцем. Если взять, к примеру, «Марсианские хроники» Рэя Брэдбери, мы там много где найдём принцип югэн. У Брэдбери масса сознательных недоговорённостей: он не объясняет нам подробно, на каком топливе летела ракета на Марс, как долго она летела, откуда на Марсе взялась та или иная цивилизация. У Брэдбери в одном рассказе марсиане выглядят так, в другом — иначе, в третьем их вообще нет. Но какой же огромной популярностью и любовью пользуются у читателя «Марсианские хроники»!

То же самое можно сказать, к примеру, о творчестве Роджера Желязны, братьев Стругацких. Если брать более поздних писателей, наших современников, — Андрей Лазарчук, Андрей Столяров (особенно ранний), Вячеслав Рыбаков, Марина и Сергей Дяченко, Андрей Валентинов. У западных коллег — Нил Гейман, Джо Хилл, Чайна Мьевиль… Фантасты, которые дружат с воображением, создавали и, к счастью, создают наиболее яркие, невероятные, но при этом цельные и логичные миры. Они в полной мере использовали принцип югэн в прошлом и используют поныне.

 

ЗАКЛЁПОЧНИКИ НАСТУПАЮТ

Но в начале двухтысячных принцип югэн начал постепенно уходить из фантастики. Сначала массовый читатель, причём даже не самый глупый, стал недосказанность воспринимать с раздражением, а потом — со злобой. Намёк принимается в штыки.

  

Читатель уверился, что недосказанность имеет место в книге не из эстетических соображений, а потому что автор чего-то не знает. Как же так, он мне о самом интересном не рассказал! А если автор знает, то забыл об этом написать в книжке, недоработал, упустил, поленился — ай-яй-яй!

Важным эстетическим достоинством текста становится не намёк и недосказанность, а соответствие текста художественного тексту энциклопедии. На том ли месте находится замок в книге, где должен быть согласно географическому справочнику? Соответствует ли третья слева заклёпка на хауберке тому изображению, которое я видел в пособии по доспеху соответствующего периода? Может ли фотонный звездолёт развить указанную скорость, а если может, то сколько ему на это понадобится топлива и какого именно? За какое время и с каким ускорением он эту скорость разовьёт — и как устроен его реактор?

Всё вышеописанное — повторимся! — становится не просто категорией достоверности, а категорией эстетической: это хорошая книга, раз всё правильно написано. Соответственно, талант писателя — в том, что он верно следует энциклопедии.

Вслед за читателем подтягиваются критики. Прошло немного лет — и критик соответствие заклёпки в романе заклёпке из энциклопедии начинает считать эстетической категорией. В рецензиях этому уделяется особое внимание. Вместо того чтобы разбирать, грубо говоря, сюжет, мотивации героев, достоверность характеров и образов, динамику сюжета, эмоциональное впечатление от книги, критик начинает проверять текст на соответствие справочнику — или его, критика, представлениям о том, как это должно быть на самом деле.

Мы — сторонники художественной достоверности. Если пишешь, ты должен в целом знать, о чём пишешь. Но не прописывать всякую заклёпку, считая это основной задачей писателя. Художественная достоверность предполагает некоторое количество неверных заклёпок и некоторое количество заклёпок, о которых я, писатель, не говорю вслух.

Заклёпочничество же предполагает полный перечень всех заклёпок, имеющихся в предмете, к тому же в строгом соответствии со справочником. Художественная достоверность — это не соответствие реалий художественного произведения и энциклопедии, а область пересечения знаний писателя и знаний читателя. Подчёркиваем: читателя, а не специалиста, тем более — узкого специалиста, который, если верить Козьме Пруткову, подобен флюсу.

Поэтому, если девяносто девяти читателям из ста происходящее в книге кажется достоверным, а одному человеку, специалисту в данном вопросе, — нет, из-за одной конкретной детали… С нашей точки зрения, в этом нет ничего страшного. Мы не за безграмотность, мы говорим о том, что нельзя ставить во главу творческого угла полную прописанность материала и техническую, а не художественную достоверность. Это инструмент, а не цель. Знать то, о чём ты пишешь, — условие, которое тебе помогает войти в материал и написать художественное произведение.

 

Вслед за читателями и критиками искусство намёка и недосказанности начинают убивать сами писатели. Что делают эти господа? Ах, Стругацкие в «Обитаемом острове» не всё нам подробнейшим образом рассказали! Умолчали, как живут за границей государства, что происходит с варварами, как танки борются с белыми субмаринами, кто всё-таки построил имперский бомбовоз, что происходит в Островной империи, почему началась война, кто её начал и зачем… Отлично! Мы посадим десять литераторов, и они будут продолжать «Обитаемый остров»! Расписывая каждый намёк в хлам! В слякоть! Разжёвывая подробнейшим образом! То есть убивая соавторство читателя на корню. Читатель не должен сам ничего достраивать и придумывать — придут наёмные работники и всё подробнейшим образом изложат.

 

НА СМЕРТЬ ЮГЭНА

Итак, на сегодняшний день югэн как эстетическая категория убита. Убита всеми нами — писателями, читателями, критиками, издателями. Мы воспринимаем намёк не как искусство, а как недоработку. Мы говорим: это недостаток автора. И одновременно со смертью югэн происходит обратное превращение читателя — из соавтора в потребителя.

Почему?

Читатель с удовольствием читает на бегу, в метро, в автобусе, где угодно — урывками. Если не надо ничего домысливать-достраивать, а можно лишь потреблять — это можно делать, в сущности, где угодно и как угодно. Сосредоточенное чтение вымирает — в первую очередь из-за отсутствия югэн. Потребитель требует, чтобы ему самым подробным образом прописали видеоряд, звукоряд…

Об этом недавно говорил наш коллега Ешкилёв — о переходе читателя на аудиовизуальное, в первую очередь визуальное восприятие. Когда из букв самостоятельно не вычитывается образ. Этому в первую очередь способствуют кинематограф и компьютерные игры. В фильмах, которые называют «фестивальными», есть недоговорённости и намёки, которые будят воображение. Но в стандартном ширпотребе нет необходимости что-то достраивать, домысливать, до-ощущать. Возможно, в целом кинематограф как вид искусства не подразумевает такого количества намёков, которые может позволить себе литература. Хотя это умели делать Тарковский, Феллини, Антониони… Но многие ли сейчас смотрели Феллини, Антониони и Тарковского?

Югэн — это возможность показать краешек гребня шлема, по которому читатель увидит воина.

Ты прочитал описание леса — и ясно представил себе лес с горьковатым осенним ароматом, с шелестом опавших листьев под ногами, с ветвями, колышущимися над головой; лист падает перед твоим лицом, паутинка приклеилась на щёку. Увы, люди перестали вычитывать образ из слов. Не видят, не извлекают, не способны смоделировать. И требуют, чтобы мы им рассказали. Хотят не образов, а подробных описаний: кто во что одет, как шёл, как выглядел. А не две-три яркие черты, которые формируют образ.

Потребитель отвыкает пользоваться воображением, достраивать текст до полноценного восприятия. Он хочет, чтобы лес был прописан самым детализированным образом: лист, паутинка, расстояние от веток до головы. Самостоятельно потребитель вообразит разве что запах горелого пороха, когда стреляет в игре. Он привык, что ему дают всё готовое, и требует этого от книги.

Язык книги становится предельно кинематографичным, сценарным в плохом смысле слова. Нельзя ни на что намекнуть, надо чётко объяснить: листья жёлтые, земля коричневая, на заднем плане на расстоянии полутора километров едет паровоз. Напиши вместо полутора километров просто «вдалеке», и потребитель начинает нервничать. Он не может достроить: где — вдалеке?

Югэн позволяет вычитывать из букв образ. Отсутствие югэн позволяет вычитывать из букв информацию. Чувствуете разницу?

 

 

Олег Ладыженский, Дмитрий Громов

 

 

       В отзывах на публикации о внутренней работе есть точки зрения о недостатке конкретики, об отсутствии более четких рекомендаций, примеров и т.д. В связи с этим у меня родилось три ассоциативных ряда, в центре которых стоит внутренняя работа и ее новые грани. Первый – это понятие недосказанности и ее роль в изменении внутреннего мира. Вторая говорит о том, что наша тяга к конкретике – это выражение иждивенчества, нежелание предпринимать самостоятельные шаги и нести за них ответственность. Третья выражена в сокровенном и глубоко личном характере творчества, его уникальности и неповторимости. Каждая из этих тем важна и заслуживает отдельного рассмотрения. В связи с последней, мне вспомнилась притча о летающем мальчике. Понятно, что образ мальчика и его способность летать – это метафора творчества, говорящая об опасности вмешательства в творческий процесс, подчеркивающая его уникальность и не терпящая постороннего вторжения. По сути, все это напрямую относится и к внутренней работе, к ее творческой ипостаси. Это предостережение о смертельном влиянии любых советов, инструкций, стереотипов, тем более от людей, лишенных творческого восприятия мира. Существует несколько вариантов этой притчи, привожу один из них.

 

"Некий мальчик умел летать...
Он делал это легко и свободно. Просто разбегался и поднимался высоко в воздух. Затем парил. Парил и смеялся...

О нём стали говорить.
Приехали эксперты. Летать они не могли, но зато много знали о том, как это делается. Посмотрели. Убедились...

-"Как же так?" - высказался первый. - "Такой удивительный феномен - и сам по себе"??
-"Да, - согласился другой. - Никуда не годится"!
-"Конечно, - заявил третий, - он исполняет чудесные вещи... Но... Ещё маловато техники".
-"Верно подметили, коллега, - кивнули первые двое. - Маловато техники. Нет школы, так сказать"...

Мальчик рядом тихо парил в воздухе.
-"Спустись-ка", - попросили эксперты. Тот не спеша приземлился.
-"Ты, конечно, уникум, - обратились к нему специалисты. - Но тебя надо многому учить". И они стали его учить, как правильно летать.
-"Ногу надо ставить вот так. Ты неправильно ставишь ногу".
-"А разбегаться следует несколько по-другому. Ускоряйся постепенно. Не торопись".
-"И дыхание, дыхание! Следи за дыханием"!
-"А когда начнёшь подниматься в воздух, не забудь о том, чтобы грамотно раскинуть руки. Всё понял"?
-"Понял", ответил мальчик.
-"Ну что ж, попробуй".

Мальчик как надо поставил ногу. Грамотно разбежался, тщательно следя за тем, чтобы правильно организовать дыхание. И в нужный момент по всем правилам раскинул руки. Подпрыгнул... Но взлететь не получилось.

 -"Давай-ка ещё разочек"...
Безуспешно.
Целый день хлопотали специалисты. Замеряли длину конечностей, на что-то помножали её, делали длинные вычисления. Хмурились... Мальчик, однако, не взлетал.

-"Даа... Не так-то это просто, летать" - покачал головой один эксперт.
-"Конечно, надо много учиться и трудиться для этого", - высказался другой.
-"Что ж, мы обработаем данные и напишем инструкцию для тех, кто хочет научиться летать" - подвёл итог третий. - "Наш подопечный её прочтёт, и у него всё получится".

Эксперты ещё о чём-то поговорили меж собой и уехали восвояси. А мальчик пошёл домой.

С тех пор он больше не летал...

Закладка магнитов во время трансгималайской экспедиции Рерихов была одной из главных задач знаменитого перехода. Это была та самая «эволюционная нагрузка», о которой в своих статьях и выступлениях говорила и писала Людмила Васильевна Шапошникова. Но я не случайно вспомнил об этой очень важной задаче экспедиции,  процесс закладки магнитов, как это ни покажется странным, имеет параллели с внутренней работой.

 «О заложении магнитов. Магнит кует проекцию эволюции планеты. Магнит являет непреложность. Магнит утверждает путь человеческий. Магнит бывает нескольких видов: или нераздробленное тело ведущей планеты; или часть тела, соединенная с остальными частями; или посторонний предмет, получивший связь с магнитом через прикосновение.

Магнит или остается невидимым, притягивая течение событий; или служит центром сознательного действия; или озаряет нашедшего его человека.

Можно видеть в истории человечества, как сеть магнитов подобно путеводным огням вспыхивала.

Как же работает магнит? Он претворяет идеи пространства в действие». («Озарение». 275).

В процессе внутренней работы происходит аналогичное претворение идей пространства в действие. Разница в том, что если в цитате говорится о пространстве планетарном, то в нашем случае речь идет о пространстве внутреннем. Т.е. внутренняя работа – это та же закладка магнитов – формирование тех качеств, которые впоследствии будут отвечать за ковку личности, претворять ее качества в поступки и через них влиять на эволюцию планеты. В данном случае, можно говорить о взаимодействии микрокосма с макрокосмом. В таком контексте мы уже имеем право понимать внутреннюю работу, как путеводную веху человечества.  Аналогичные параллели можно найти в самых различных областях жизни. По сути, каждый поступок – это определенный магнит, который притягивает те или иные события в нашу жизнь. Это говорит о многогранном характере внутренней работы, о ее роли в решении многообразных задач.

 

Одна из проблем состоит в том, что мы не привыкли мыслить большими категориями. Существует даже мнение, что «надо не философствовать, а решать конкретные проблемы». Но одно не исключает другого, причем первое иерархически, важнее второго. Акцент на практических шагах может быть у обывателя, но людям, изучающим Агни  Йогу подобная позиция непростительна. Причины такого отношения вполне объяснимы. Необходимость согласовывать свою работу с концептуальными задачами заставляет пересматривать прежние методики и находить новые решения. Это создает внутренние проблемы, которых люди стараются избегать.

Слова «Благословенны препятствия, ими мы растем» часто звучат на форумах, в статьях, в духовных текстах. Тем не менее, сознательное отношение к трудностям пока не стало нормой, т.к.  требует духовных сил, терпения, внутренней работы, к которым далеко не все готовы. Поэтому значительная часть людей склонна к внешней деятельности, которая не содержит таких внутренних нагрузок.

Но подобная работа это не более, чем рябь на поверхности океана, которая не затрагивает глубинных сторон личности. Нам хорошо известно, что именно глубоководные течения формируют погоду на планете, создают воздушные потоки и климатические зоны. Это длительные глобальные процессы, которые имеют продолжительные и устойчивые тенденции. Нечто аналогичное происходит и с внутренней работой. Процессы, идущие в глубинах внутреннего мира, меняют человека, преображают его психологический климат, создают условия для закрепления его нравственных начал, позитивных качеств личности.

 

Не менее важна роль РД в понижении планетарного хаоса, в создании островов стабильности и Света, которые могли бы снизить разницу вибраций между идущими на планету высокими энергиями и ее настоящим духовным состоянием. Внутренняя работа ускоряет эти процессы, поэтому она встречает сопротивление старого мира. Этот процесс происходит подспудно. Его приверженцы ощущают, что их прежней жизни приходит конец. Это вызывает протест  старой личности, которая всеми силами препятствует этим переменам, нарушая и без того крайне слабый планетарный баланс. Именно поэтому удержание равновесия, это одна из первостепенных задач.

Внутренняя работа решает ее многими средствами, среди которых роль озонаторов пространства, людей разрежающих духовную атмосферу планеты, становится все более востребованной. Этих людей отличает эмоциональная стабильность, внутреннее равновесие, позитивный внутренний фон, терпимость, устремленность, активная жизненная позиция и т.д.

Следует также отметить, что внутренняя работа, в отличие от внешней, меньше всего уязвима для темных атак. Поле деятельности этих сил  – внешний мир, где они активны и агрессивны. Внутренняя жизнь им недоступна, если она вообще имеет место. Говорю так, потому что у многих людей она отсутствует. Их жизнь – это непрекращающийся рефлекс: без осознанности, без самоанализа, без осмысления себя, как личности…

 

Еще одна трудность состоит в преодолении плоскостного восприятия – это ключевой момент в новом понимании внутренней работы. Ее отличительные признаки – это более глубокая осознанность, понимание ее большей связи с реальностью, влияние на идущие в ней процессы, более целостное видение действительности, взаимовлияние макро и микро косма и т.д.  Раньше эта работа воспринималась в ее личностном измерении. Сейчас подчеркивается ее пространственное значение, влияние на многообразные процессы, раньше не акцентированные и не принимавшиеся в расчет.

Т.е. изменилось представление о месте внутренней работы в общей картине построения Нового мира. Когда говорилось об увеличении «глубины резкости» при взгляде на эту проблему, то имелись ввиду именно эти особенности.

Сейчас внутренняя работа наполняется новым  смыслом. У нее появляется совсем иной background (духовный и научный), другое наполнение, другой посыл…, восприятие мира происходит в более высоком регистре, в более развернутой шкале измерений. Одна из особенностей состоит в понимании, что человек – это реальный участник планетарных процессов. «Понимание», в данном случае – ключевое слово. Это не метафора, не гипербола, не фигура речи – это ключ к осознанию планетарной составляющей внутренней работы.

Откровенно говоря, мне становится не по себе, когда я думаю о тех возможностях, которые были упущены благодаря близорукости, недоверию, мнительности, страху,  подозрительности, чрезмерному самолюбию и др. не самым лучшим качествам. Почему такая простая мысль о внутренней работе, которая является основой основ и не может иметь никакого негативного подтекста, и та вызывает молчаливое сопротивление. Казалось бы, говорится о хорошо известных вещах – о  силе  мысли,  о природе внутренних процессов, об их влиянии на реальность…  Но такое ощущение, что люди находятся в замешательстве, не понимая, что от них хотят. А хотят переоценки старых правил, когда думали одно, говорили другое, а делали третье. Когда выдавали желаемое за действительное, когда смотрели на многое через розовые очки, занимались показухой, осуждали всех кто мыслил иначе, обманывали не только других, но и самих себя, лицемерели и т.д. Сейчас пришло время повысить адекватность оценок,  поднять уровень достоверности восприятия действительности, без идеализации, искажений, лакировки.

 Положение дел в РД полностью отражает картину в обществе. Это усталость, безразличие, снижение социальной активности, роль заложника,   разочарование в действиях лидеров, замыкание на своих частных проблемах и т.д.  В 2017 году накануне захвата Музея в Москве шли протестные акции, митинги, возникали баррикады. В связи с захватом Музея аналогичные настроения были и среди рериховцев, к которым принадлежал и я.  И лишь спустя время мне стало понятно, что наши баррикады могут быть только внутри. Там пролегает линия противостояния, там главная борьба между старым и новым, между добром и злом. Пока же мы видим процессы стагнации и застоя: нет творчества, нет осознанности, нет  поиска нового. Живая ткань Учения утрачивает свою внутреннюю энергию, вместо формирования новой реальности происходит копирование прежних методик, вместо перемен – дистанцирование от жизненных реалий… Проблема в том, что многие не могут отличить движение вперед, от движения назад, для них главное, что проводится работа, а куда она направлена они не видят, и поэтому сам факт работы считается заслугой и доблестью, что, далеко не всегда соответствует действительности. Главный критерий в этом вопросе – ощущение горения, присутствие высоких энергий. Именно они проводят границу между старым и новым. Горение – это всегда необычное, всегда неожиданное, всегда творческое.

 Именно поэтому наша задача менять внутренний мир, а не внешний. Цель внутренней работы – преображение человека. Это его внеисторическая задача, царящая над всеми остальными. Она должна быть заново сформулирована и осознана – в новом контексте, в новых условиях, в новой исторической перспективе… Внутренняя работа «выросла в цене», ее значение многократно возросло, роль стала намного серьезнее и кардинальнее. Расширилось пространство ее влияния и ее значимость. По сути, внутренняя работа открывает безграничные перспективы формирования будущего, при условии согласованной реализации ее возможностей. Надо осознать ее новую роль. Не только понять чисто ментально, а внутренне очувствовать, ощутить ее значимость в дальнейших процессах. Внутренняя работа, как и раньше, остается основой основ, только уже в другом, более высоком и глобальном контексте, в рамках более глубокой и обширной перспективы.

  Огорчает, что ясные и несомненные мысли приходится бессчетное число раз повторять, объяснять, доказывать, обосновывать, аргументировать… Казалось бы, все настолько понятно и просто, что должно приниматься по умолчанию. Но не тут-то было. Отсутствие внутреннего созвучия, далеко не идентичные вибрации, разный опыт, различное восприятие мира, различный внутренний ритм… не позволяют тождественно воспринимать одни и те же проблемы, не говоря уже о влиянии пространственных токов, эмоциональном состоянии, субъективных причинах и множестве других факторов. Положение усугубляется тем, что люди не привыкли брать на себя ответственность, не хотят прикладывать собственные усилия,  они совершенно забывают о применении своей собственной интуиции, проницательности, чуткости… Это относится и к внутренней работе, которую надо в прямом смысле слова прочувствовать. Т.е. не только понять логически, а внутренне ощутить ее фундаментальное значение. Это очень важная составляющая нового понимания ее значения и роли. Мы до конца не осознаем, что наша главная цель – это изменение своей природы, качеств личности, что решение  этого вопроса влечет решение и всех остальных проблем, включая возвращение Наследия. Эти мысли в силу своей простоты не воспринимаются, как руководство к действию, как реальное средство решения проблем, а именно в них заключен главный смысл этой методики.

 Внутренняя работа – это константа, хорошо известный и неизменный способ совершенствования человека. Сегодня она утратила свое значение и необходимо восстановить ее «в правах», поняв более глубокую логику этих процессов, их эволюционную суть. Важной частью внутренней работы является сама работа, тот труд, который мы затрачиваем на формирование тех или иных качеств. Одно дело прочитать параграф Учения, восхититься его глубиной и мудростью, и совсем другое – закрепить во внутреннем пространстве то качество, которое он инициирует. Слова Учения: «Очисти мышление и после познай три наихудших свойства твои и предай их сожжению в огненном устремлении». (Агни Йога. 185) остаются руководящим принципом. Я бы не хотел приводить какие-то практические рекомендации, у каждого свой подход, свой опыт, свои ноу-хау. Думаю, рериховцы могли бы сами обменяться опытом и поделиться своими наработками, если они, действительно, готовы к практическим шагам. Не хотелось бы все разжевывать и класть в рот. Все-таки надо что-то делать и самим. Главное – это уход от стремления к внешней деятельности и перенос акцента внутрь, понимание, что это один из главных инструментов восстановления справедливости. Его ценность в том, что он доступен каждому, кто хочет сделать что-то реальное для возвращения Наследия. Каждый из нас получает возможность приложить руку к этой борьбе, каждый теперь будет отвечать перед собой за то, что сделано, не перекладывая вину на соседа. Настал момент проверить, чего мы стоим на самом деле.