Материалы отфильтрованы по дате: июня 2018

       Тема героя занимает в Живой Этике одно из центральных мест. В предлагаемой читателю статье героическое начало рассматривается через творчество Марины Цветаевой. Автор рассказывает о необычном восприятии реальности поэтессой, о ее ощущении времени и смерти, мировой гармонии и космического совершенства. Отдельное место в статье занимает образ «огня». В поэтике Цветаевой  ему отводится особенное место. Он символизирует творчество  и страсть, очищение и восхождение, «свечение Сути» и высшую любовь. Ее интерпретация Белого огня, его чистоты и силы созвучна цветовому значению, которое мы находим в книгах Живой Этики. Интересна интерпретация финалов цветаевских произведений, где гибель героев рассматривается как условие возрождения к лучшей более совершенной жизни.

 

Полехина Майя Михайловна

 доктор филол. н., профессор кафедры русского языка

 и литературы Одинцовского гуманитарного института.

 

В мифопоэтической картине мира М. Цветаевой одно из важнейших мест занимает философско-эстетическая категория времени. Основополагающая роль в художественной космогонии поэта отводится первоначальному времени. Подразумеваемый идеал этого верования состоит в том, что только первое явление какой-либо вещи значимо. Для М. Цветаевой оказывается близким «витальное» восприятие реального, которое проявлялось в своеобразной трактовке Времени, его течения: все большее удаление от его «начала» воспринималось как утрата первоначального совершенства. Все, что происходит во времени, разрушается, распадается, вырождается и, в конечном счете, погибает. Неисчерпаемость и могущество всегда присутствуют вначале, по Цветаевой, при этом неисчерпаемость быстро утрачивается. Все совершенное, гармоничное, плодоносное, «космизированное» — священно. Идея совершенства начала имплицирует следующую трактовку: для того, чтобы случилось нечто истинно новое, нужно полностью уничтожить остатки старого цикла. Для достижения абсолютного начала конец мира должен быть самым радикальным. Эсхатология есть префигурация космогонии будущего. Новое творение не может совершиться, пока мир не будет окончательно упразднен. Конец мира представляет из себя гигантскую и чрезвычайно драматически насыщенную проекцию на макроскопическом уровне ритуальной системы празднования Нового года.

В книге «Священное и мирское», исследуя особенности временных категорий, Мирча Элиаде обнаруживает необычайный интерес к «первоначальному времени». Священный календарь при этом он рассматривает как акт «вечного возвращения» к ограниченному числу божественных проявлений, и это, по мнению Элиаде, «справедливо не только для первобытной, но и для всякой другой религии»1. Любой ритуальный праздник представляет собой возвращение к одним и тем же первичным ситуациям и, как следствие, восстановление самого акта священного Времени. «Религиозному человеку воспроизведение в настоящем одних и тех же мифических событий придает великую надежду: каждое такое воспроизведение дает ему возможность преобразовать свое существование, уподобить его божественному образцу»2.

Таким образом, повторение образцовых жестов и встреча с мифическим Временем начала, освященного высшими ценностями, ни в коем случае не предполагают пессимистического взгляда на жизнь; напротив, именно благодаря этому «вечному возвращению» к истокам священного и реального собственное существование представляется человеку защищенным от небытия и смерти.

Итак, чтобы обрести новое, высшее качество, герою необходимо пройти череду испытаний, преодолев которые, он наделяется новым знанием, становится посвященным. Иногда этот путь завершается гибелью героя, но гибель эта заранее предрешена и определенным образом мотивирована: возрождением в новом, более совершенном статусе. Период между этими двумя фазами равен времени инициации, следовательно, сакральному времени. Инициация, таким образом, рассматривается ядром человеческого существования. Однако переживая кризисы, провалы, падения, герои Цветаевой мечтают не о возвращении к прошлому, а о возвращении чувств прошлого. Смерть, реальная или мнимая, получает свое истинное позитивное значение. Она подготавливает новое бытие, духовное или физическое возрождение. Таким образом, инициацию можно рассматривать как частный случай реализации восстановительного цикла.

В героях Цветаевой всегда подсознательно живет стремление к совершенству. Отсюда концептуальная значимость финалов цветаевских произведений. Показательны финалы «фольклорных» поэм Марины Цветаевой «Царь-Девица», «На Красном коне», «Переулочки», «Молодец», поэмы «Крысолов», где гибель героев рассматривается как условие их будущего возрождения. Чтобы произошло нечто чудесное в жизни персонажей цветаевских произведений, они преодолевают тысячи препятствий, испытывают всякого рода искушения, сражаются с демоническими силами, чудовищами, стихиями и, выдерживая испытания, посвящаются в герои: обретают сверхчеловеческие, почти божественные качества.

 

Но подобное преобразование художественного микрокосма и макрокосма в произведениях Цветаевой подготовлено всей логикой последовательного развития сюжета в ее поэмах.

Обезбоженный мир, зараженный ложью, распутством, пьянством, погружается во мрак в финале поэмы «Царь-Девица». Исходная позиция Цветаевой — ее представления о герое как существе тварном и вместе с тем являющемся соучастником созидательного процесса, соавтором земной красоты и гармонии. Пренебрежение героя своим предназначением влечет за собой естественное наказание. Как неосуществленная мечта, таящая в себе возможное возрождение Царевича, звучит в произведении Цветаевой мотив полета, мотив «расправленных крыльев», однако в контексте поэмы «Царь-Девица» этот образ обретает амбивалентный характер, оборачиваясь образом «некрыльев», ассоциируется с «низом», мраком, пленом, гибелью. Сокрушение традиционных представлений не осуществилось, заветное свидание не состоялось. «Полет» как разрушение онтологического уровня и переход к другому способу существования, к полной свободе оказался недоступным герою. Вместо традиционной свадьбы героя и обретения им власти, которыми обычно завершаются сказочные сюжеты, поэма Цветаевой заканчивается разрушением сказочного царства и гибелью героев.

Заключительная главка поэмы с характерным названием «Конец» рисует апокалиптические картины «шабаша», «восстания сатанинских сил». Актуализируются эсхатологические мотивы. Царству Царя-Кумача, царству «псов-антихристов» «дрянцо, бессапожье, ощебья, отребья, бессолье, бесхлебье, рвань, ягоды волчьи, — да так себе — сволочь!»3 от имени Красной Руси выносится приговор. Ценой своей земной жизни, являясь частью бездуховного, пошлого мира, Царевич разрывает порочный круг, связующий его с близкими, совершая прорыв к абсолютному бытию. Выносится приговор современности с ее хаосом, бессмысленными кровопролитиями, ложными ценностями и абсурдом.

Показателен финал и одного из лучших цветаевских произведений поэмы-сказки «Молодец». Молодец оказывается не оборотнем, а «переворотнем» и, согласно мифологическим представлениям, проклятие может быть снято с упыря той, которая полюбит его таким, каким он предстал перед девицей — чудовищем. Для нее же — он — единственный возлюбленный, проклятый становится благим, зло, завораживающее своей чудовищностью, расплывается в своих очертаниях, ад и рай меняют свои характеристики, смерть воспринимается чудесным даром: «Оттого что ад/ Мне кромешный — рай: / С молодцем! С молодцем!» (III, 296). «Чистота, полюбившая нечисть», так складывается ситуация изначально. Но некая трансформация происходит и с самой героиней Цветаевой — Марусей. Она «процветает» алым цветом — сначала во сне, а затем — на снегу, замеченная молодым барином. Показательно и финальное преображение-окрыление героев: последним земным прибежищем становится для них церковный храм.

Встреча героев предрешена всем течением предшествующих событий. Церковное пение и «стекла звон» заглушают звуки названного ИМЕНИ, в яростном пламени Маруся и Молодец узнают друг друга: «Ты ?! — Я!» (III, 339). В цветаевской Марусе исследователи видят не что иное, как оборотническую ипостась довольно благонравной афанасьевской девы4.

«Огнь — синь» оказывается последним «домом» героев, к которому они устремлены, местом сакральным, «осью мира», «центром земли». Образ «огня» в мифопоэтической системе Цветаевой занимает особенное место, символизируя собой страсть, темперамент, творчество, восхождение и очищение. Наряду с основной, креативной функцией, огонь несет в себе и разрушительное начало, уничтожение, гибель. Цветаевское «огнь — синь» подобно «огненному столпу» Н. Гумилева, является символом дьявольского пламени, разрушающего и созидающего.

Гибель, умерщвление в стихии огня у М. Цветаевой представляется фазой процесса, следующим звеном которого является возрождение для иного мира, иного предназначения. Обращает на себя внимание цветовая символика образа «огнь — сини». Красный и синий цвета составляют антиномическое единство, в христианской традиции символизируют милость и истину, красоту и добро, земное и небесное, то есть те начала, которые в реальном мире разделены и противоборствуют, а в Боге соединяются и взаимодействуют (Пс. 84. 11). Красным и синим пишутся одежды Спасителя, эти цвета выражают тайну Боговоплощения: красный символизирует земную, человеческую природу, кровь, жизнь, мученичество, страдание. Синий цвет передает начало божественное, небесное, непостижимость тайны, глубину откровения. В образе «огнь — сини» открывается единственная высшая реальность для героев М. Цветаевой, место сакральное, соединяющее небесное и земное. Однако данная ситуация может расцениваться и как переход к сверхчеловеческому состоянию, вознесение и устранение космоса как такового, абсолютную свободу. Разлом священного здания, онтологический разрыв, связанный с переходом с Земли на Небо и вознесение, в восточных философиях рассматривалось как преодоление естественной среды человеческого обитания, уничтожение личного космоса и всякого устроенного мира.

Спустя много лет, вновь возвращаясь к своей поэме, М. Цветаева назовет участь Маруси «вечным проклятием». Особенно сопереживала она судьбе оставленного ребенка — «дитя, обожаемое и покинутое, потому что детей с собой в Ад не берут». Путь «домой — в огнь — синь» героев рассматривается поэтом как путь к возрождению через уничтожение, более того, через «ад». Отсюда так логично стремление героини соединить ад и небо Бога. Разгадка поэмы — в неназванном, но подразумеваемом имени Молодца. Цветаева вшифровывает его в строфу, предвосхищающую кульминацию поэмы: «Огнь — и в разлете/Крыл — копия/Яростней: — Ты? / — Я!» (III, 339). Имя, сокрытое, но подсказанное рифмой и ритмом — Азраил. В восточной мифологии Азраил — ангел смерти. Однако, неся с собой смерть, он неволен в своих злодеяниях, он лишь выполняет волю Всевышнего.

Обладая даром предвидения, Азраил иногда являлся к своим жертвам, предупреждая их о приближающейся кончине. Нередко исследователи связывали образ Азраила с «гением одиночества», ищущим искупления в любви смертной девушки5.

Интересно заметить, что спустя месяц после завершения «Молодца», М. Цветаева создает двухчастное стихотворение «Азраил», где окончательно определяет сущность загадочного персонажа, его магическую роль в судьбе героини. Азраил не просто «ангел смерти» (такое восприятие мифического героя значительно упрощало бы трактовку образа), он тот единственный, в лике которого воссоединяются смерть и любовь («жажда любви — жажда смерти»).

«Последним любовником» назовет М. Цветаева Азраила, судьбою предначертанным «в рассветных серостях». И если первые невинные шаги в жизни делаются под покровительством Херувима, юность пребывает в чистоте и непорочности, руководствуясь идеалами, благословляемыми свыше (отсюда образ Архангела Гавриила — посланника Божьего), то зрелость несет на себе печать вины, греха и искупления за страсть и за любовь. Поэтому так логично цветаевское отождествление Молодца-упыря с Азраилом, любовь — со смертью. Узнанные друг другом и названные по имени, они двое — одно («Свились, взвились»), «равносильные», «равномощные», «равносущие».

Любопытен еще один момент, нуждающийся в специальном комментарии. Поэма завершается примечательной записью «Прага, Сочельник 1922». Н. К. Те-летова в статье, посвященной поэме М. Цветаевой «Молодец», рассматривает символику древнейшего праздника — Сочельника, связывая его прежде всего с символикой круга. Круговое, хороводное обнаруживается и в структуре цветаевской поэмы: «Все смыкается в бесконечности большого кольца композиции, первого и последнего слова поэмы — синь — синь»6, — завершает исследователь свои наблюдения. Некоторые моменты предполагают разъяснений.

Сочельник для нас интересен прежде всего в связи с символикой конца и начала, завершения старого цикла и начала нового. Образ «дома в огнь сини» в финале поэмы дан как образ «не — дома» или разрушения традиционных представлений о доме в обычном понимании. Это подчеркивается графически, разрушается структура слова: «До — мой в огнь синь». Это может быть прочитано как «мой (Азраил, Молодец-упырь) в огнь синь» и «До — » (редукция слова — умолчание, свидетельствующее, безусловно, о неопределенности — временной, пространственной) — (до) возрождения, восхождения, воскресения «свившихся» и «взвившихся» «единосущностных».

Для воскрешения в новом качестве необходимо, чтобы конец был полным, абсолютным.

В письме к Пастернаку от 22 мая 1926 года, возвращаясь к разговору о «Молодце», М. Цветаева писала: «... мне все равно, куда лететь. И, может быть, в том моя глубокая безнравственность (небожественность). Ведь я сама — Маруся: честно, как нужно (тесно, как не можно), держа слово, обороняясь, заслоняясь от счастья, полуживая (для других — более, чем — но я-то знаю), сама хорошенько не зная для чего так, послушная в насилии над собой, и даже на ту Херувимскую идя — по голосу, по чужой воле, не своей.

Я сама вздохнула, когда кончила, осчастливленная за нее — за себя. Что они будут делать в огнь — синь? Лететь в него вечно...» (VI, 249).

Что этот полет? Самоцель или путь к просторам чистого Духа? Ни в 1922, ни в 1926 годах ответ на этот вопрос не был найден. Но М. Цветаева его мучительно искала и внутренним зрением видела другой огонь — «белый». «Белый (бог) может быть силой бел, чистотой сгорания?.. То, что сгорает без пепла — Бог» (VI, 249). Это высший огонь, высшая любовь, которая ни с чем внешним не связана, которая сама себя питает и ни в чем не нуждается, «свечение Сути», «Неопалимая купина». Это тот светоносный столб жизни, поскольку «силою бел, чистотой сгорания».

Продолжая разговор о финале цветаевских произведений, обратимся еще к одному из показательных произведений поэта середины 1920-х годов «Крысолов». Если в поэме «Молодец» трагический финал приглушен ощущением радостного воссоединения героев в полете, в их чудесном вознесении в «огнь синь», драматичность финала поэмы «Крысолов» с описанием чудовищной гибели детей в озере («Пу — зы — ри») сгущена до предела. Увод детей в водное пространство связан с процессом инициации, уводом в иной мир и предполагаемым возрождением для новой жизни. В связи с этим уместно вспомнить замечание Цветаевой о том, что факт убийства неоспорим, но, быть может, Крысолов — именно тот палач, который «...дарует смерть, а не ...лишает жизни» (V, 477). В связи с последним утверждением уместно вспомнить совсем раннее стихотворение Цветаевой «Молитва», где провозглашается идея «вожатого» детских душ: «Вести детей вперед, сквозь тень.../

Чтоб был легендой — день вчерашний, / Чтоб был безумьем — каждый день!» (III, 33).

В системе мифологем М. Цветаевой водная стихия связана как с «горизонталью» (для крыс — это заболоченный пруд, где они нашли свой конец), так и с «вертикалью» (для детей — это чистое озеро). Ритуал очищения в водах был одним из таинств посвящения в древних мистериях. Так как вода, по мнению орфиков, являлась первоначалом мира, то душа обычно очищалась в водных стихиях, чтобы в новом качестве явиться в сей мир. Контакт с водой так или иначе заключал в себе идею космологическую, идею второго рождения.

В книге «Творчество М. И. Цветаевой в контексте культурной мифологии Серебряного века» Н. О. Осипова рассматривает отражение детской темы и водного пространства в фольклоре и библейских источниках. Ею упоминаются сказочные мотивы падения детей в колодец, переход в иной мир (райский мир), сюжеты о потоплении детей в омутах, морях, озерах, откуда они выходят «краше прежнего». Любопытна библейская история о младенце Моисее, брошенном в реку, сюжет, основанный на древних мифологических моделях смерти-рождения через воду. На христианской почве упоминаются апокрифы и песнопения о смерти детей Ефрема Сирина: «Хвала тому, Кто изводит отселе юность и переселяет ее в рай! Хвала Тому, Кто поемлет детей и оставляет их в чертоге блаженства!»7.

Утверждая идею «детского рая» в финале поэмы как акта творения, аналога библейского созидания мира, Н. О. Осипова связывает эту идею с особенностями композиции произведения. В отличие от библейской космогонии, согласно которой в течение шести дней был создан мир, в поэме М. Цветаевой этот мир постепенно разрушается, как бы «сворачивается» в обратную сторону, к своему первоначалу, к «водным» истокам мироздания. Вместе с тем водное пространство «Крысолова» ассоциируется и со сказочным пространством града Китежа, дух которого притягивал сознание М. Цветаевой в период работы над поэмой. Мотив Китежа заключал в себе общенациональный символ гибели и Воскресения, идеалы сокровенной истины и красоты, таящиеся в глубинах души русского человека. «Крысолов» таким образом продуцирует идею «Исхода из тупика Жизни», идею Воскресения. Подобное мифотворчество и миротворчество стали для Цветаевой своеобразными формами компенсации неполноты и несовершенства жизни, свидетельствующие в свою очередь о новом качестве ее поэзии — переходе от реальности через преобразующую призму памяти в над-временность, в сферу экзистенциальной тематики и новых жанровых дефиниций.

 

1 Мирча 1994, 110

2 Мирча 1994, 77

3 Цветаева 1994, 269

4 Лютова 2006, 395

5 Телетова 1988

6 Телетова 1988, 86

7 Осипова 2000, 89-90

              

 

ЛИТЕРАТУРА

Лютова С. Н. 2006. Метафоры оборотничества в поэме «Молодец»: Образы и образа Марины Цветаевой // Лики Марины Цветаевой. ХШ Международная научно-тематическая конференция (9-12 октября 2005 года) / И. Ю. Белякова (ред.). М., 391-403.

Осипова Н. О. 2000: Творчество М. И. Цветаевой в контексте культурной мифологии Серебряного века. Киров.

Телетова Н. К. 1988: Поэма М. Цветаевой «Молодец» // Звезда. 6, 106-110.

Цветаева М. 1994-1995: Собр. соч.: в 7 т. М.

Мирча Э. 1994: Священное и мирское. М.

 

Журнал  «Проблемы истории, филологии, культуры». 2012 г.

Опубликовано в Публикации за 2017-2022 гг.

 В статье предпринята попытка создания общей теории поэзии. Речь идет о таких литературных понятиях, как поэтическая среда, поэтическое пространство, поэтическое поле, потенциал дара…  Роль поэзии рассматривается через эстетику, законы художественного творчества, каноны прекрасного… Исследуются как открытые, так и глубинные связи поэзии с миром, её способность преображать действительность, способность выявлять скрытую красоту и музыку жизни… Авторы приводят многочисленные примеры, подтверждающие тезис о поэзии, как высшей форме существования языка. Они утверждают, что поэзия в её высших проявлениях — это язык, которым Творец говорит со всеми нами. Большое внимание уделено феномену одухотворения поэтического слова, Именно оно создаёт новую реальность, преображая и утончая материю средствами поэтического дара. В заключении говорится о том, что под давлением современных образовательных технологий исчезает самый главный труд личности — труд души, возрастание в духе.

В связи с тем, что объем статьи  намного превышает формат журнальной публикации,  здесь приводятся лишь ее первые разделы. Полный текст расположен по ссылке в конце этого материала.

 

 Пекелис Михаил Абрамович (лит. псевдоним Михаил Пластов),

д.ф.н., к.ф-м н., член Президиума РАЕН,

литератор, детский поэт, прозаик, журналист,  драматург, физик, математик.

Антипов Сергей Сергеевич

 публицист, прозаик, поэт, член Союза писателей и Союза журналистов России,

член Правления Московской областной организации Союза писателей России,

издатель, меценат

 

ОБ ИЗОБИЛИИ СУЖДЕНИЙ О ПОЭЗИИ

 Феномен мерной гармонизированной речи, который является одним из наиболее привычных для широкой публики признаков поэзии, привлекает внимание интеллектуальной элиты на протяжении тысячелетий. Ссылки давать бессмысленно. Философы и филологи, психологи и богословы, критики и поэты, социологи, культурологи, да несть им числа. От Платона до Бахтина, от Сократа до Поля Валери.

Впрочем, не будем страдать философским зазнайством и перечислим хотя бы эпохальные вехи, связанные с наукой поэтикой. Сразу же хотелось бы сделать одно небольшое замечание: поэтика наука многогранная, она изучает не только, да и не столько поэзию, сколько эстетику, законы художественного творчества, каноны прекрасного и того, что мы называем красотой.

Родоначальником поэтики справедливо считается Аристотель. Его труд «Поэтика» [5] был и остаётся каноническим уже много веков. Ему воспоследовал Гораций (род. 65-68 гг. до н.э.), создавший работу в стихах под названием «De arte poética» («Наука поэзии, или Послание к Пизонам») [26]. Именно Гораций, как сторонник стоико-эпикурейской философии, выдвинул знаменитую триаду задач поэзии: «услаждать, трогать и учить».

Глубокий след в развитии поэтики оставили такие знаменитые авторы, как Корнель в своей работе «Три рассуждения о драме» [40], написанной в 1660 году, Буало в «L'art poétique» (1674) [12], Лессинг в своём труде «Лаокоон» (1766) [47].

Поскольку в задачу этой работы не входит обозрение истории поэтики, а лишь отдание должного тем гигантам, на плечах которых стоит наука о поэзии, позвольте сослаться на источники, содержащие исчерпывающую информацию по данному вопросу. Это, конечно, «Литературная энциклопедия» [48] и три работы профессора Бориса Викторовича Томашевского: «Теория литературы. Поэтика» (1925) [84], «Избранные работы о стихе» (1929) [82] и «Краткий курс поэтики» (1931) [83].

Что же досконально разработано классической поэтикой? Прежде всего — учение о стихе: размерах, рифмах, ударных и безударных стопах. Достаточно прочесть две книги, давно ставшие классическими. Это книга Мирона Григорьевича Харлапа «О стихе» [92] и книгу Георгия Аркадьевича Шенгели «Техника стиха» [97]. Не менее подробно изучены жанровые, стилистические, тематические, фабульные и сюжетные особенности поэтического творчества [81]. Тщательно отутюжена история русской поэзии. Фундаментальной работой является «История русской поэзии» в двух томах, выпущенная в свет Ленинградским отделением издательства «Наука» ещё в 1969 году.

Известно множество работ, посвящённых функциям поэзии. От исследования пророческих функций поэзии Евгения Степанова до перевода давно ставшей классической книги Й. Хёйзинга «Человек играющий» [93], пристально и в историческом контексте рассматривающей игровые функции поэзии.

Большой интерес представляют исследования Владимира Васильевича Вейдле (1895-1979), искусствоведа, филолога, литературного критика, профессора Парижского православного богословского института, хорошо известного по книге «Умирание искусства» [16]. Однако с точки зрения специалиста по поэтике интересна его неустанная борьба с научно-техническим взглядом на поэзию, который отчасти, но в новом и необычном качестве будет представлен и в нашей работе. Его произведение «Эмбриология поэзии» [17] и есть полемический ответ на засилье структурализма.

Рассматривая словотворение в поэзии, Вейдле исследует оксимороны и ономатопею как эмбрионы поэтического словотворения, из которых и вырастает образная структура языка. То есть он выделяет эмбриональную функцию поэзии для рождения из неё впоследствии всего образного богатства языка.

Не будем далее утомлять читателя перечислением несомненных и грандиозных достижений отечественной и зарубежной поэтики, многие из которых, связаны с именами Ю.А. Гусева [106], Г. Гадамера [23], Ю.М. Лотмана [51], Р. Якобсона [103], Т. Элиота [101], Л. С. Выготского [21] и многих, многих других. Ибо «нельзя объять необъятное».

Если сравнить поэзию с Землёй, то большинство исследователей — это уникальные первопроходцы, составлявшие карты неизведанных земель, а хотелось бы глянуть на Землю как на земной шар, из космоса, охватив одним взором всю её несравненную красоту, всё её величие. А если вернуться от этого образа к поэзии — рассмотреть её как цельное явление, как уникальную сущность и сложнейшую систему.

Как ни крути, а большинство работ по поэтике принадлежит гуманитариям, и это справедливо, потому что поэзия в большей степени требует понимания, а не объяснения, но при комплексном, синтетическом подходе нельзя обойтись без привлечения других наук, новых подходов, ибо только они позволяют осуществить взгляд на поэзию с разных точек зрения и тем самым делают этот взгляд панорамным.

Хорошо известна старинная притча «О слепых мудрецах» — как слепые мудрецы встретили на своём пути препятствие. «Это камень», — сказал первый мудрец. «Это колонна», — возразил другой. «Да нет — это верёвка, — поправил их третий мудрец. — Хоть я и слеп, но держу её в руках». «Это стена», — сказал четвёртый. «Это шланг», — сказал пятый. А это был слон.

Первый мудрец держался за бивни, второй за ногу, третий за хвост, четвёртый упирался в бок слона, а пятый сжимал двумя руками его хобот.

По-своему правы все мудрецы, писавшие о поэзии. Но, и простите за невольные повторы, хотелось бы панорамного взгляда, хотелось бы рассмотреть слона.

С чего же начать? Начнём с тех «трёх китов», на которых покоится планета поэзии, с тех трёх координат, которые позволяют разглядеть поэзию во всём объёме её величия. Что это за «киты»? Что это за координаты? Их имена: явление, сущность и система.

 

РАЗМЫШЛЕНИЯ О КООРДИНАТАХ ПОЭТИЧЕСКОГО ПРОСТРАНСТВА

ПОЧЕМУ ПОЭЗИЯ — ЭТО ЯВЛЕНИЕ И КАКОВЫ СВОЙСТВА ЭТОГО ЯВЛЕНИЯ?

 Существует общепринятое философское определение явления. Явление — это совокупность процессов материально-информационного преобразования, обусловленного общими причинами [60].

Совокупность процессов есть? Несомненно. Поэтические произведения пишутся, публикуются, читаются, обсуждаются. Материально-информационное преобразование в совокупности этих процессов наблюдается? Безусловно. Словарный запас преобразуется в гармоническую, художественную речь, представляющую собой поэтическую информацию, она, эта поэтическая информация, включающая в себя сведения и об авторе, и об издателе, переносится на материальные или виртуальные носители, на бумагу, на сайты интернета, на кассеты и диски. Обусловлено это общими причинами? Однозначно. И причин таких множество, от желания самовыражения до необходимости интересно провести досуг. Итак, поэзия — это явление.

А каковы основные свойства такого явления, как поэзия? Это явление не разовое, не временное, не периодическое.

Поэзия — явление постоянное.

А что, в России поэзия есть, а в Германии, Китае и Нидерландах её нет? Да она, поэзия, существует в любых странах, среди любых человеческих конгломераций, говорящих на одном языке и находящихся на определённом цивилизационном уровне. То есть:

Поэзия — явление геоглобальное.

Кто готов утверждать, что поэзия может зародиться сама по себе, в безвоздушном пространстве? Подозреваем, что никто. Поэты и любители поэзии, издатели и литературные критики, переводчики, художники-иллюстраторы, шансонье — все они неотъемлемая часть социума. Да и сам стих, его идейное, эмоциональное, познавательное наполнение, то есть содержание только тогда становится фактом литературы, когда вызывает отклик в сердцах и умах людей. А значит:

Поэзия — явление социальное.

Спрашивается, а зачем людям нужна поэзия? Ответ на этот вопрос весьма неоднозначен. Творчество великих поэтов изучают в школе. Педагогика считает поэзию важной составляющей литературы и культуры. Спросите любого преподавателя, и он вам ответит, что поэзия обучает владению родной речью, воспитывает сочувствие к чужим бедам и горестям, помогает входить во взрослую жизнь. А влюблённые? Что бы они делали без поэзии? Что лучше говорит о высоких чувствах, страсти, страданиях души и нежности, чем поэзия? Отсюда простой с виду, но очень важный признак:

Поэзия — явление многофункциональное.

Теперь зададимся ещё одним вопросом. Появление новых гениальных поэтов, новых поэтических школ и направлений, новых поэтических стилей и форм угрожает существованию поэзии? Ни в коем случае. Поэзия как губка впитывает всё новое и необычное. А следовательно:

Поэзия — явление толерантное.

Несколько поумерив свою любовь к игре в вопросы и ответы, просто констатируем, что люди пишут стихи независимо от возраста, пола, цвета кожи, национальности, социального положения и вероисповедания. По своей демократичности поэзия может сравниться только со смертью. Итак:

Поэзия — явление демократическое.

Отметим ещё одно свойство поэзии. Её способность обогащать другие искусства и естественно сливаться с ними, образуя новые реальные воплощения человеческого духа, новые явления. Стихи, положенные на музыку, становятся песнями, операми, ораториями, гимнами. Стихи на полях японских гравюр передают настроение художников и становятся неотъемлемой частью картин. Взять хотя бы творчество Исикавы Такубоку.

По аналогии со свойством веществ вступать в новые химические соединения назовём это свойство ковалентностью.

Поэзия — явление многоковалентное.

Отметим ещё один факт. Сливаясь с другими искусствами, с другими явлениями, например, с наукой, правом, политикой, философией, поэзия порождает новое качество. Новое явление имеет иную энергетику, отличную и от её собственной энергетики, и от той, с которой она слилась. Из этого вытекает важное следствие:

Поэзия — явление синергетическое.

В ЧЁМ СУЩНОСТЬ ПОЭЗИИ И ЕЁ АКЦИДЕНЦИЙ?

После декларации в подзаголовке этой работы поэзии как явления присутствие в нём же поэзии как сущности отнюдь не случайно. Новейший философский словарь [61] содержит статью «Сущность и Явление» в которой подчёркивается, что «Сущность и Явление» — это «категории философского дискурса, которые характеризуют устойчивое, инвариантное, в отличие от изменчивого и вариативного». При этом «Сущность» определяется как «внутреннее содержание предмета, выражающееся в устойчивом единстве всех многообразных и противоречивых форм его бытия», а «Явление» декларируется как «то или иное обнаружение предмета, внешние формы его существования».

Хотелось бы сразу заметить: поскольку «Явление» выступает как откровенное, постольку и рассуждения о его свойствах могут ссылаться на эмпирический опыт. Совсем не то с «Сущностью», ибо она состоит из сокровенного, не всегда очевидного и зачастую трансцендентального.

Обозначая, в чём состоит сущность поэзии, мы будем вынуждены приводить и декларативные и спорные аргументы, обоснование которых мы постараемся привести в дальнейшем.

Итак, в качестве первой попытки докопаться до сути поэзии заметим, что поэзия, извлекая на свет божий скрытые имена вещей, чувств и событий, превращает сущее в существующее, скрытое в явное, быт в бытие. Следовательно:

Сущность поэзии в её способности трансформации действительности.

Древнекитайские философы считали, что через мир проходят три музыкальные струны, на которых Провидение исполняет музыку сфер. Это, конечно, миф. Но то, что поэзия для своих произведений использует гармоническую речь, не миф, а реальность. То, что существует музыка стиха, особенно ярко выявляемая в песнях, тоже неоспоримый факт. И, наконец, то, что слово «красота» является синонимом слова «поэзия», зафиксировано во всех более или менее значимых определениях поэзии. Что из этого следует? А то, что:

Сущность поэзии состоит в её способности выявлять скрытую красоту и музыку мира.

Немногие поэты внесли такой огромный вклад в развитие родной речи, что русский язык после них претерпел существенные изменения. Среди таких имён Ломоносов, Державин, Пушкин. Одновременно с этим, читая их произведения, мы явственно представляем структуру речи того времени и многое можем сказать о том историческом периоде, когда стихи были написаны. Следовательно:

Сущность поэзии состоит в её способности к консервации: языка, исторической и нравственной картины прошлого, — и её несомненном влиянии на язык, историческую и нравственную картину будущего.

Как и всякое искусство, поэзия вызывает чувство катарсиса и эмпатии, заставляет задуматься над неожиданными образами, идеями, аналогиями, сравнениями. Чтение хороших стихов лечит душу и возвышает разум. Выдающиеся поэтические произведения живут века и влияют на всё новые и новые поколения читателей и слушателей. Поэзия влияет на образование и воспитание индивидуума и социума и помогает в научении такому полезному навыку, как стихосложение.

Сущность поэзии в её воздействии на онтогенез личности и филогенез социума, в воспитании и создании условий для возрастания эмоционального интеллекта человека и общества, в способности обогащать персональную, национальную, да и мировую культуру.

Любые поэтические произведения, а лучшие в особенности, позволяют читателю воспринять и осознать чаянья и устремления, заботы и проблемы, и, в конечном итоге, менталитет и культуру того народа, на языке которого они написаны. Поэзия не просто сближает народы, она эмоционально и наглядно показывает, что все мы люди, со своими проблемами. Мы любим и ненавидим, скорбим и радуемся, надеемся и верим. И поэзия есть лучшее свидетельство нашей общности. Мы позволим себе такой вывод:

Сущность поэзии в том, что она позволяет людям почувствовать себя единым человечеством.

В раннем детстве нам читают детские стихи, в юности мы пишем стихи сами, в зрелости у нас обозначается круг любимых поэтов, в старости стихи несут нам утешение и радость, позволяют забыть о немощах и скорбях.

Конечно, поэзия сопровождает по жизни не всех и не каждого, но те, кого не минуло это счастье, знают о её благотворной миссии не понаслышке. Отсюда можно заключить, что:

Способность присутствовать в жизни человека от рождения до смерти и украшать эту жизнь, побуждать к жизни, влюблять в жизнь — одна из сущностей поэзии. В этом отношении поэзия напоминает ангела-хранителя.

Теперь позволим себе несколько слов об акциденциях поэзии. Как известно, акциденции — это нечто необязательное, вторичное, но такое необязательное и вторичное, которое даёт «сущему» имя. Как ни странно, такой акциденцией для сущности поэзии является письменность. Поэзия была до появления письменности и будет тогда, когда письменность исчезнет. Она, поэзия, высшая форма существования языка, но вполне может передаваться из уст в уста, декламироваться с подмостков и звучать в теле- и радиопередачах.

Мало того, акциденцией по отношению к сущности поэзии является и само стихосложение, рифма, размер, стопы и все признаки стиха. Вполне себе продуктивно существует стихопроза, расцветает верлибр и живёт хокку или танка, эти безрифмовые и неметрические произведения подлинной поэзии, написанные в Японии.

 

НА ОСНОВАНИИ ЧЕГО МОЖНО СЧИТАТЬ ПОЭЗИЮ «СИСТЕМОЙ»?

ОСНОВНЫЕ, БАЗОВЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ ПОЭЗИИ КАК «СИСТЕМЫ»

 Современная философия определяет «Систему» как «совокупность предметов, находящихся в отношениях и связях между собой и образующих определённую целостность и единство» [87]. Не оспаривая это определение, мы бы предпочли слову «предметы» слово «элементы».

Впрочем, возможно, такую редакцию нам навеяла знакомая с юности Периодическая система элементов Дмитрия Ивановича Менделеева.

Однако если считать элементом объект, который в рамках данной системы не имеет подсистемы, то элементы поэзии как «Системы» очевидны. Это — Поэт, это — Стих, это — Читатель или же Слушатель. Находятся ли эти элементы в отношениях? Безусловно. Поэт пишет стихи, а читатель их, извините за тавтологию, читает.

Связаны ли все элементы между собой? Какой тут вопрос, конечно же, связаны. Поэт связан со своим произведением и фактически, как творец, и юридически, как Автор. Реципиент, то есть читатель или слушатель, связан и с поэтом, и с текстом, когда знакомится с творчеством поэта.

Что касается целостности и единства поэзии как системы, то они налицо. Ведь Поэт, Стих, Читатель неразрывно связаны с поэтической средой и друг с другом самим актом воспроизводства и восприятия поэзии. При этом в рамках поэзии как «Системы» Поэт связан с другими Поэтами, поэтические тексты этого Поэта связаны со всем тезаурусом поэтических произведений, а читатель, слушатель, реципиент, наконец, потребитель поэзии лишь часть обширного множества любителей поэзии.

На основании всего сказанного видно, что:

Поэзия соответствует всем признакам «Системы» и, безусловно, может рассматриваться с позиций системологии и морфологии.

В этой работе мы рассматриваем, как правило, русскую поэзию. Если говорить о ней как о «Системе», то, с точки зрения свойств систем, есть возможность существования аналогичных систем более высокого порядка, то есть более сложных, содержащих большее количество подсистем, для которых «Система» русской поэзии может рассматриваться как подсистема или даже как группа элементов, то есть как таксон, или даже как элемент. Такой надсистемой для «Системы» русской поэзии является мировая поэзия, а для неё самой мегасистемой служит мировое искусство, а для него мировая культура. В то же время как «Система» русская поэзия состоит из ряда подсистем. Ну, например, подсистемы поэтических книг, написанных на русском языке. Из этих соображений вытекает важное свойство русской поэзии как «Системы»:

«Система» поэзии является многоуровневой и иерархической.

Как хорошо известно, в русской поэзии было и есть множество поэтических школ, поэтических направлений, выдающихся поэтов, критиков, переводчиков, издателей. Каждое новое уникальное поэтическое имя, каждая достойная поэтическая школа, любое интересное поэтическое направление могут, если это будет угодно истории литературы и времени, стать неотъемлемой частью русской поэзии как «Системы». Это означает, что у нашей «Системы» есть ещё одно свойство:

«Система» поэзии — это открытая «Система».

Ни для кого не секрет, что судьба многих выдающихся русских поэтов трагична. Гумилёв, Мандельштам, Есенин, Маяковский, Рубцов — и несть им числа.

Зачастую власть пытается вычеркнуть из оборота русской поэзии целые поэтические направления. Например, смогистов. Но, несмотря на все удары судьбы, русская поэзия существовала, существует и будет существовать. Ни изъятие целых подсистем, ни присоединение новых не приводят к гибели самой русской поэзии. Как писал Владимир Владимирович Маяковский в стихотворении «Юбилейное»: «Но поэзия — пресволочнейшая штуковина: существует — и ни в зуб ногой». Всё это говорит ещё об одном свойстве поэзии как «Системы»:

«Система» поэзии обладает свойством глобальной и локальной устойчивости к внешним и внутренним дестабилизирующим воздействиям. Она не просто стабильна, она находится в состоянии стабильного развития, даже в тех случаях, когда интерес социума к поэтическому слову падает или скачкообразно вырастает.

Фиксацию следующего свойства «Системы» поэзии мы вынуждены начать с банального утверждения: «Русская поэзия написана на русском языке». Но родная речь, русский язык — это не застывшее раз и навсегда образование. Он постоянно развивается, обогащается новыми словами и понятиями, он расширяет свою образную структуру. Вместе с ним, с русским языком, развивается и русская поэзия. Возникают новые поэтические стили, совершаются литературные открытия, и всё это, вливаясь в сокровищницу национальной поэзии, постоянно обогащает и развивает её. Более того, научно-технический прогресс представляет для поэтов и их творчества новые уникальные возможности. Такой поэтической трибуной стал интернет.

Из всего этого следует, что:

«Система» поэзии — это динамическая система. У неё есть все признаки динамической системы: своя статика, своя кинематика и своя динамика. То есть устоявшиеся ценности, направления, развивающиеся по инерции, и абсолютно новые, уникальные творческие достижения.

Любители поэзии хорошо помнят о попытке Валерия Брюсова, русского поэта, творившего в конце XIX — начале XX века, уместить всё стихотворение в одну строку. Так в историю поэзии вошла его строка: «О закрой свои бледные ноги». По нашему, весьма субъективному мнению, это такое же великолепное ничтожество, как чёрный квадрат Малевича, кстати, украденный им с картины французского художника Альфонса Алле «Битва негров в пещере глубокой ночью», написанной задолго до «шедевра» Малевича, в октябре 1882 года. Впрочем, формально первым был Поль Бийо, писатель-юморист с картиной «Чёрный почти квадрат». Но оставим в покое основателей и продолжателей дела минимализма в живописи и поэзии. Не в них дело. От того, что поэт Владимир Вишневский, как заведённый, шарашит стихи в одну строку, «Системе» поэзии ни холодно, ни жарко. Важно другое. От одной строчки до романа в стихах «Евгений Онегин», от блатных песен до торжественных ораторий, от Литературного института до поэтического объединения в маленьком провинциальном городе — всё это «Система» поэзии. И все эти элементы и подсистемы выполняют определённые социальные, художественные и другие функции. То есть напрашивается вывод:

«Система» поэзии — это многофункциональная «Система», содержащая как явные, так и неявные связи между своими элементами, таксонами и подсистемами. Структура этих связей крайне многообразна, от ветвящихся процессов, когда одно произведение вызывает лавину поэтических откликов, до фрактальных многомерных структур, напоминающих матрёшку.

Любители поэзии часто встречаются с тем, что поэт после названия стихотворения пишет, кому он это стихотворение посвятил. Как и любое искусство, поэзия, обращаясь к людям, ставит перед собой множество целей. От воспитательных до развлекательных, от эстетических до этических, социальных, утилитарных и прочее. Достаточно вспомнить, что оды во славу императрицы Екатерины позволили Гавриилу Державину сделать блестящую по тем временам карьеру. А стихи Осипа Мандельштама, гневно обличающие Иосифа Виссарионовича, довели его до гибели в сталинских лагерях. Из этого можно сделать заключение о том, что: «Система» поэзии многоцелевая, и структура её целей складывается из солидарно-антагонистических целей её элементов, таксонов и подсистем.

 

СИСТЕМАТИКА ПОЭЗИИ

В ТЕНИ СТРУКТУРАЛИЗМА И ФОРМАЛИЗМА

 В некоторый период в конце XIX — начале XX века успехи научно-технической революции, торжество идей Просвещения были столь очевидны, что казалось: ещё немного, ещё чуть-чуть — и абсолютное знание об ойкумене само упадёт в руки. Для философии это выразилось в торжестве позитивизма, конструктивизма и, в частности, в надменном утверждении: «Любое учение только тогда может считаться наукой, когда его языком является математика».

Коснулась эта тенденция и такой науки, как поэтика. С 1916 по 1925 годы в России существовало «Общество изучения теории поэтического языка» — ОПОЯЗ и одновременно с ним Московский лингвистический кружок. В состав ОПОЯЗа входили такие выдающиеся деятели литературы, как Ю.Н. Тынянов, В.Б. Шкловский, Б.М. Эйхенбаум, О.М. Брик, Р. О. Якобсон. Эта группа исповедовала структурализм и формализм в поэтике. Она декларировала своё историческое родство с литературным обществом «Арзамас», в работе которого принимал участие А.С. Пушкин. Тынянов даже выдвинул лозунг: «У них Арзамас / У нас ОПОЯЗ».

Но «Арзамас» был собранием друзей, противопоставивших себя косности и рутине в литературе, которая у арзамасцев ассоциировалась прежде всего с именем Шишкова. ОПОЯЗ же был в основном научной группой, которая разрабатывала структурную поэтику. Пыталась приложить точные методы к анализу стиха и языка. Вскользь заметим — в основном методы математической статистики. На этом пути были получены довольно интересные результаты, но в конечном итоге поверить алгеброй гармонию не удалось. Настоящим прорывом не только и не столько для структурной поэтики, но для поэтики в целом стала работа Виктора Шкловского «Искусство как приём». Именно в ней были сформулированы ключевые для русского формализма понятия: приём, остранение и автоматизация. Эти понятия применялись для исследования отличия языка искусства и, в частности, поэтического языка от обыденного. Ибо обыденное, каждодневное употребление слов затирает их, делает их восприятие автоматическим, а искусство с помощью приёма остранения, то есть рассказа о предмете таким образом, как будто он увиден впервые, снимает эту автоматизацию восприятия. Именно так, как считал Шкловский, поэзия возвращает словам их изначальный блеск [99].

В отношении стихосложения большое значение придавалось фонетике, а смысл считался вторичным в стихе. Теоретиком именно этого направления был О.М. Брик, а его адептами футуристы: Хлебников, Бурлюк и в какой-то мере Маяковский. Доказательства строились на подсчёте гласных, согласных, частоты встречаемости тех или иных слогов.

В середине XX века работы по структурной поэтике были продолжены с опорой на достижения теории вероятностей, кибернетики, теории информации и семиотики. В этом направлении работали Вяч. Иванов, В.Н. Топоров, А.Н. Колмогоров [38].

Как бы там ни было, все эти работы рассматривали в «Системе» поэзии подсистему стихосложения, а в ней собственно структуру стиха. Как мы уже указывали, глубокая полемика с идеями формализма и структурализма принадлежит перу Вейдле.

Нас же заботит другое. Не хотелось бы в своих рассуждениях о систематике поэзии оказаться в тени структуралистских, формалистских изысканий начала XX века и работ по математической поэтике середины XX века.

Если мы и будем рассуждать о структурах, то это будет структуралистика не текста, но всего поэтического пространства как социального и культурного феномена.

Полный текст статьи см.: https://cyberleninka.ru/article/n/razmyshleniya-o-poezii-kak-o-yavlenii-suschnosti-i-sisteme

Список литературы

  1. Адлер, М. Как читать книги. Руководство по чтению великих произведений. 5-е изд. / М. Адлер. — М.: Манн, Иванов и Фербер, 2017.
  2. Андрианов, М. С. Невербальная коммуникация. / М.С. Андрианов. — М. МГППУ: Изд-во Института общегуманитарных исследований. 2007.
  3. Апостол. М.: РОО «РООССА». Изд-во Московской Патриархии. 2011. — 836 с.
  4. Арватов, Б. Социология поэтики. / Б. Арватов. — М.: Федерация. 1928.
  5. Аристотель. Поэтика. / Перевод, введение и примечания Н.И. Новосадского / Аристотель. — Л., 1927.
  6. Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества. / М.М. Бахтин. — М.: Искусство, 1979. — 424 с.
  7. Берестов, В.Д. Лестница чувств. // В.Д. Берестов. Избранные произведения в 2 т. — М.: Изд-во им. Сабашниковых: Вагриус, 1998. — С. 581-582.
  8. Бёрн, Э.Л. Люди, которые играют в игры. Психология человеческой судьбы. Пер. Грузберг А.М. / Э.Л. Бёрн. — М.: Эксмо, 2013. — 576 с.
  9. Бодлер, Ш. Цветы зла. / Перев. с франц. Андриана Ламбле. — М.: Водолей, 2012. — (Пространство перевода).
  10. Боксер, О.Я. Поэты-учёные современной России. / О.Я. Боксер, М.А. Пекелис. — М.: РАЕН: СГА: ШГПУ, 2005. — 217 с.
  11. Бруни, Л. (Леонардо). Диалоги к Петру Павлу Гистрию. // Шестаков В.П. Эстетика Ренессанса. / М.: Рипол Классик. 1981. — 494 с.
  12. Буало-Депрео, Н. Поэтическое искусство. / Переизд. Art poétique, 1674 / Н. Буало-Депрео. — М.: Художественная литература, 1957.
  13. Бубер, М. Изречённое слово. / Перев. А.Н. Портнов // Философия языка и семиотика. Иваново. Изд-во ИвГУ. 1995. 203-213 с.
  14. Валери, П.А. Избранное. / П.А. Валери. — М.: Художественная литература, 1936.
  15. Валери, П.А. Об искусстве. / Изд. подг. В.М. Козовой. Предисловие — А.А. Вишневский. / П.А. Валери. — М.: Искусство, 1976. — 622 с.
  16. Вейдле, В.В. Умирание искусства. / Сост. М.В. Толмачёва / В.В. Вейдле. — М.: Республика, 2001. — 417 с. — (серия «Прошлое и Настоящее»).
  17. Вейдле, В.В. Эмбриология поэзии: Статьи по поэтике и теории искусства. / Сост., коммент. и по-слесл. И.А. Доронченкова / В.В. Вейдле. — М.: Языки славянской культуры, 2002. — 456 с. — (Studia philologie).
  18. Вергилий, П.М. Энеида. / П.М. Вергилий. — М.: Азбука-Аттикус, 2013.
  19. Веселовский, А.Н. Историческая поэтика. [Пропуски восстановлены по: Веселовский А.Н. Собр. соч. СПб., 1913] Т. 1. Поэтика. — М.: Высшая школа, 1989.
  20. Витгенштейн, Л. Философские исследования. / Л. Витгенштейн. — М.: АСТ, Астрель, 2011.
  21. Выготский Л. С. Психология искусства. / Л.С. Выготский. — Ростов н/Д.: Феникс, 1998.
  22. Гавра, Д.П. Основы теории коммуникаций. / Д.П. Гавра. — СПб: Питер, 2011.
  23. Гадамер, Х.Г. Актуальность прекрасного. / Х.Г. Гадамер. — М.: Искусство, 1991.
  24. Гегель, Г.В. Феноменология духа. / Г.В. Гегель. — М.: Академический проект, 2016.
  25. Головенко, А. Цикл. // Словарь литературоведческих терминов. — М., 1984. — 456 с.
  26. Гораций, К. Наука поэзии, или Послание к Пизонам. / Перев. в стихах М. Дмитриева / К. Гораций. — М., 1853.
  27. Григорьев, В.П. Будетлянин. / В.П. Григорьев. — М.: Языки русской культуры, 2000. — С. 61-97.
  28. Гумбольдт, В. Ф. История лингвофилософской мысли. / В.Ф. Гумбольдт. — М.: Либроком, 2013.
  29. Гуссерль, Г.А. Идея феноменологии. / Г.А. Гуссерль. — М.: Гуманитарная академия, 2008.
  30. Дорфман, Л.Я. Метаиндивидуальный мир. / Л.Я. Дорфман. — М.: Смысл, 1999.
  31. Игин, И.И. О людях, которых я рисовал: шаржи и рассказы. / И.И. Игин. — М.: Советская Россия, 1968. — 134 с.
  32. Игин, И.И. Улыбка Светлова: альбом, текст, зарисовки. / И.И. Игин. — М.: Советский художник, 1968. — 48 с.
  33. Калыгин, В.П. Язык древнейшей ирландской поэзии. — 3-е изд. / В.П. Калыгин. — М.: Ком. Книга. 2011. — (История языков народов Европы).
  34. Камедина, Л.В. Духовные смыслы русской словесной культуры: монография. / Л.В. Камедина. — Москва-Берлин: Direct Media, 2014. — 284 с.
  35. Кант, Э. Собрание сочинений в 8 т. / Э. Кант. — М.: Чоро, 1994.
  36. Капустин, М.П. Культура и власть. Пути и судьбы русской интеллигенции в зеркале поэзии. / М.П. Капустин. — М.: Изд-во Ипполитова, 2003.
  37. Карцев, Вл. Максвелл. / Вл. Карцев. — М.: Молодая гвардия, 1976.
  38. Колмогоров, А.Н. Труды по стиховедению: тематический сборник работ. / Редактор и составитель А.В. Прохоров. — М.: МЦНМО, 2015.
  39. Копытин, А.И. Теория и практика арт-терапии. / А.И. Копытин. — СПб.: Питер, 2002.
  40. Корнель, П. Пьесы. / Перев. М.П. Козловой / П. Корнель — М.: Московский рабочий, 1984.
  41. Корольков, А. Педагогическая антропология в зеркале философии. / А. Корольков, К. Преображенская, И. Романенко. СПб.: Алетейя, 2017. — 176 с. — (Историческая книга).
  42. Кронгауз, М.А. Русский язык на грани нервного срыва. / М.А. Кронгауз. — М.: АСТ Corpus, 2017.
  43. Круг лета Господня: иллюстр. антология русской поэзии для семейного чтения в 4 т. / Изд. проект Храма Христа Спасителя, 2009.
  44. Ламберт, И.Г. Феноменология, или Учение о видимости. (пер. Волковой К.А.) / И.Г. Ламберт // Историко-философский ежегодник. — М.: Наука, 2006. — с. 105-118.
  45. Левин, Ю.И. Избранные труды. Поэтика. Семиотика. / Ю.И. Левин. — М.: Языки русской культуры. 1998. — 324 с.
  46. Леонтьев, А.А. Введение в психологию искусства. / А.А. Леонтьев. — М.: Изд-во Моск. ун-та,
  47. — 111 с.
  48. Лессинг, Г.Э. Избранные произведения. / Г.Э. Лессинг. — М.: Художественная литература, 1953.
  49. Литературная Энциклопедия. Т. 1-11 / М.: Ком. Акад., 1929-1939.
  50. Лифшиц, Ю. Поэты об интимном. Сборник статей. / Ю. Лифшиц. — М.: Ridero, 2017. — (Literary criticism).
  51. Ломброзо, Ч. Гениальность и помешательство. / Ч. Ломброзо. — СПб.: Азбука-Аттикус, 2015. — 352 с.
  52. Лотман, Ю.М. Анализ поэтического текста: Структура стиха. / Ю.М. Лотман. — Л.: Просвещение, Ленинградское отделение, 1972.
  53. Луман, Н. Жизненный путь, сочинения и основные идеи. // История философии: Запад. Восток. Россия. Книга четвёртая. Философия ХХ века. — М.: изд-во «Греко-латинский кабинет» Ю.А. Шичалина,
  54. — 447 с.
  55. Луневский, А. // Газета «Вперёд» (г. Сергиев Посад). — 2007. — № 62 (14579, 25 августа).
  56. Лунин, В.В. Вежливый слон. / В.В. Лунин. — М.: Махаон, 2011.
  57. Лунин, В.В. Острова. / В.В. Лунин. — М.: Вита Нова, 2010.
  58. Лунин, В.В. Приключения сдобной Лизы. / В.В. Лунин. — М.: Махаон, 2016.
  59. Любимов, А. НЛП. Мастерство коммуникации. — 2-е изд. перераб. / А. Любимов. — СПб: Питер, 2015. — 224 с.
  60. Максвелл, Д.К. Опыты в стихах. / Д.К. Максвелл. — Тамбов, М., СПб, Баку, Вена, Гамбург. Изд-во МИНЦ Нобелистика, 2013.
  61. Монтень, М. Опыты. / М. Монтень. — М.: АСТ, Астрель, 2012.
  62. Новая философская энциклопедия РАН. Национальный Общественно-научный фонд. 2-е изд. / Предс. ред.-науч. совета В.С. Стешин — М.: Мысль, 2010.
  63. Новейший философский словарь. 3-е изд., исправл. / Мн.: Книжный дом, 2003.
  64. О возможности обучения поэзии. // Журнал поэзии «Воздух». — 2008. — № 3.
  65. Омельченко, В.В. Основы системологии познания действительности. / В.В. Омельченко. — М.: ИПЧ Маска, 2008.
  66. Пархоменко, И. Т. Культурология в вопросах и ответах. / И.Т. Пархоменко, А.А. Радугин. — М.: Центр, 2001 (Цивилизация и культура, типология цивилизаций).
  67. Пинейро, Г.Э. У интуиции есть своя логика. Гёдель. Теоремы о неполноте / Г.Э. Пинейро. // М.: Де Агостини, 2015. — (серия Наука. Величайшие теории, вып. 17).
  68. Пластов, М.А. Карусель времени. Собр. соч. в 8 т.т. 8, Первозданность. (О поэзии Николая Глазкова) / М.А. Пластов. — Коломна: Серебро Слов, 2016. — 380 с. — С. 11-25.
  69. Пластов, М.А. Культурология литературы. Новый русский ренессанс. / М.А. Пластов. Карусель времени: собр. соч. в 8 т. Т. 8. — Коломна: Серебро Слов, 2016. — С. 153-175.
  70. Пластов, М.А. Математическое искусствознание: собр. соч. в 8 т., Т. 8 / М.А. Пластов. — Коломна: Серебро Слов, 2016. — с. 351-353.
  71. Пластов, М.А. Математическое искусствознание. Патологии информационных мембран на примере поэтической коммуникации. / М.А. Пластов. Карусель времени: собр. соч. в 8 т. Т. 8. — Коломна: Серебро Слов, 2016. — С. 317-377.
  72. Пластов, М.А. Небесная опора. / М.А. Пластов. — Коломна: Серебро Слов. 2017. — 80 с.
  73. Пойа, Д. Математика и правдоподобные рассуждения: в 2 т. / Пер. с англ. — 2-е изд., испр. — Глав. ред. физ-мат. лит. / Д. Пойа. — М.: Наука, 1975. — 464 с.
  74. Пойа, Д. Математическое открытие. / Д. Пойа. — М.: Наука, 1976. — 449 с.
  75. Поэт в России больше, чем поэт. Десять веков русской поэзии: антология в 5 т. / Авт.-сост. Е.А. Евтушенко. — М.: Русскш миръ: Жизнь и мысль, 2013.
  76. Пуанкаре, А. Наука и гипотеза. / А. Пуанкаре. — М.: Либроком, 2012.
  77. Рашковский, Е.Б. Философия поэзии и поэзия философии. / Е.Б. Рашковский. — СПб.: Алетейя, 2016. — 312 с.
  78. Розеншток-Хюсси, О. Речь и действительность. / О. Розеншток-Хюсси. — М.: Лабиринт, 2008. — 270 с.
  79. Смит, Дж. Взгляд извне. Статьи о русской поэзии и поэтике. / Пер. с англ. М.Л. Гаспарова, Т.В. Скулачёвой. / Дж. Смит. — М.: Языки славянской культуры, 2002. — 528 с. — (Studia poética).
  80. Степанов, Е.В. Профетические функции поэзии, или Поэты-пророки. / Е.В. Степанов. — М.: Вест-Консалтинг, 2011. — 82 с.
  81. Строфы века. Антология русской поэзии ХХ века. / Сост. Е.А. Евтушенко. Науч. ред. Е. Витковский. / М.: Полифакт, 1997.
  82. Тейяр де Шарден, П. Феномен человека. Сборник очерков и эссе. / Пьер Тейяр де Шарден. — М.: АСТ, 2002. — 554 с.
  83. Титаренко, Е.А. Литература в схемах и таблицах. / Е.А. Титаренко, Е.Ф. Хадыко. — М.: Эксмо, 2012. — 312 с.
  84. Томашевский, Б.В. Избранные работы о стихе: учебное пособие. / Б.В. Томашевский. — М.: Академия, 2008. — 448 с.
  85. Томашевский, Б.В. Краткий курс поэтики. Университет. / переизд. 1931. / Б.В. Томашевский. — М.: Книжный дом, 2010.
  86. Томашевский, Б.В. Теория литературы. Поэтика: учеб. пособие // Вступ. статья Н.Д. Тамарченко. Комм. С.Н. Бройтмана при участии Н.Д. Тамарченко. — М.: Аспект Пресс, 1999. — 334 с.
  87. Улыкова, А. К. Функции обращения в поэзии Есенина / А.К. Улыкова // Молодой учёный. — 2016. — № 7. — С. 1173-1176.
  88. Фельдман, Я.А. Теория уровней и модель человека. / Я.А. Фельдман. — М.: Доброе слово, Чёрная белка, 2005. — 176 с.
  89. Философский словарь / Под ред. И.Т. Фролова. — 4-е изд. — М.: Политиздат, 1981. — 445 с.
  90. Флиер, А.Я. Культурология для культурологов. / А.Я. Флиер. — М.: Академический проект. 2000. — 496 с.
  91. Фоменко, И. В. Об анализе поэтического цикла // Принципы анализа литературного произведения. — М., 1984. С. 171-172.
  92. Фрейд, З. Введение в психоанализ. / З. Фрейд. — М.: АСТ, 2017.
  93. Фромм, Э. Искусство любить. / Э. Фромм. — М.: АСТ, 2017.
  94. Харлап, М.Г. О стихе. / М.Г. Харлап. — М.: Художественная литература, 1966.
  95. Хёйзинга, Й. Homo Ludens. Статьи по истории культур. / пер. с голл. Д.В. Сильвестрова / Й. Хёйзинга. — М.: Прогресс-Традиция, 1997. — 416 с.
  96. Чернов, А.Ю. Над строфами «Евгения Онегина». / А.Ю. Чернов // Лит. Россия. — 1985. — № 19 (5 июня). — С. 7-10.
  97. Чумак-Жунь, И.И. Художественный текст как феномен культуры. Интертекстуальность в поэзии. / И.И. Чумак-Жунь. — М.: Direct media. 2014. — 218 с.
  98. Шарков, Ф.И. Коммуникология. / Ф.И. Шарков. — М.: Дашков и Ко. 2013.
  99. Шенгели, Г.А. Техника стиха. / Г.А. Шенгели. — М.: Советский писатель, 1940.
  100. Шипунов, А.Б. Основы теории систематики: учебное пособие. / А.Б. Шипунов. — М.: Открытый лицей ВлЗМШ: Книжный дом «Университет», 1998. — 56 с.
  101. Шкловский, В.Б. Искусство как приём. / В.Б. Шкловский. Гамбургский счёт. — М., 1990. С. 58-72.
  102. Шлёмова, Н. Марина Цветаева: метафизический космос Поэзии: Монография. / Н. Шлёмова. — Международный Издательский Дом LAP Lambert Academic Publishing, Германия, 2011. — 252 с.
  103. Элиот, Т.С. Назначение поэзии. Статьи о литературе. / Т.С. Элиот. — Киев: AirLand, 1996.
  104. Юнг, К.Г. Проблемы души нашего времени. / К.Г. Юнг. — СПб.: Питер, 2017.
  105. Якобсон, Р. О. Сдвиги. / предисл. С. Глебова // Формальный метод: Антология русского модернизма / сост. С. Ушакин. — Москва; Екатеринбург: Кабинетный учёный, 2016. — Т. 3. — 906 с. С. 221-500.
  106. Alma mater. Литературная студия Игоря Волгина «Луч». Поэты МГУ. Стихи. Воспоминания. — М.: Зебра, 2010.
  107. Antoine — Laurent de Jussieu. Genera plantarum secundum ordines naturales disposita, juxta methodum in Horto Regio Parisiensi exaratum, anno 1774 Parisiis 1789.
  108. Гусев, Ю.А. Сущность поэзии и судьба поэта: [Электронный ресурс] / Платформа для публикаций Pandia.ru М., 2005. URL: http://www.pandia.ru/text/77/271/38611-9.php (Дата обращения: 03.11.2017)
  109. Ильицкий, В. Пресволочнейшая штуковина. Все определения поэзиии: [Электронный ресурс] // Авторский журнал Владимира Ильицкого & Ко «ТАМ». http: //www.ajournaliv.ru/2014/12/mega-poezia/ (Дата обращения: 03.11.2017)
  110. Леденёв, Ю.И. Некоторые вопросы общей теории циклов. (сб. Циклы природы и общества: Матер. IV междунар. конф. «Циклы природы и общества». — Ставрополь, 1996. — Вып. 2. — С. 6265) [Электронный ресурс] // Издательский интернет-портал ECONTOOL.COM (Дата обращения: 01.07.2015).
  111. Мастинская, Ф. Лучезарное утро. О многовековых традициях дидактической поэзии: [Электронный ресурс] // Интернет-журнал «Русский переплёт». Раздел «Критика». — 13.VI.2006. URL: http://www. pereplet.ru/text/mastinskaya10jun06.html (Дата обращения: 03.11.2017).
  112. Художественное развитие личности в системе культуры: филогенетический и онтогенетический аспекты: [Электронный ресурс] // Симферополь, 2010. Издательский интернет-портал EDPORTAL.RU (Дата обращения: 01.07.2015).

Журнал «Философская школа». Философия поэзии. №3, 2018.



Опубликовано в Публикации за 2017-2022 гг.